Читать книгу "Левый глаз - Сергей Лифанов"

Хосе подошел к Клаусу, положил широкую ладонь на его плечо.

– Жаль мне тебя, Клаус, – сказал он. – Жаль. Чего ты ждешь? На что надеешься? На то, что Патрик предложит тебе какой-нибудь компромисс? Мечтаешь, что он придумает для тебя лазейку, позволяющую оставаться бессмертным, не подыхать при этом от скуки и в то же время не заниматься АПВ? Так не получится. Просто не получится.

– У меня нет выбора, – зло сказал Даффи. – В этом чертовом мире у меня только один путь – стать полноценным новусом и заниматься вашей гнусной психовизуализацией. Это несправедливо. Вы декларируете безграничную свободу для каждого. Почему же нет свободы для меня?

– Ты свободен. Не хочешь заниматься АПВ – и не занимаешься. Только свобода тут не при чем. Для новуса заниматься АПВ так же естественно и необходимо, как дышать. Ты же не бесишься по поводу того, что какая-то сволочь заставляет тебя вдыхать и выдыхать воздух – знай себе посапываешь носиком и не думаешь об этом. Так же и с визуализацией – это естественно, это нужно для нормального существования новуса. Ты лишаешь себя важнейшего компонента, делающего жизнь полноценной, и удивляешься, почему тебя сводит с ума депрессия. Тебе видней… Но я думаю, что выводы здесь просты и совершенно очевидны.

– Все я знаю, – проворчал Клаус. – Все вы здесь, в Кальпе, вздохнете свободно, когда я свалю отсюда.

– Пожалуй, так, – Хосе поскреб в макушке. – Ты интересный человек, Клаус. Лично я к тебе очень даже хорошо отношусь. Но твое поедание кроликов… Это невыносимо. Ты не думаешь о нас, всех остальных жителях резиденции. Ты не слышишь нас, тебе глубоко плевать на всех. А мы слышим тебя, черт подери! Каждый раз, когда ты убиваешь несчастное животное, все мы вздрагиваем от боли! Когда ты, чертов мясоед, обгладываешь косточки, всех нас тошнит! А мы ничего не можем сделать с этим, мы просто терпим. И ты еще говоришь о личной свободе… В этой резиденции ты самый свободный, а мы – пленники твоего необузданного стремления к удовольствиям.

– Все, хватит, – оборвал его Клаус. – Давай, переправляй меня! Зафутболь меня к Беркуту!

– Не обижайся, Клаус, но…

– Я же сказал – переправляй! Включай свою адскую машинку!

– Счастливого пути, – сказал Хосе. – Если надумаешь вернуться – добро пожаловать в Кальпе.

Врал он, конечно, этот конопатый Хосе. Всегда они врут – мягкосердечные и улыбчивые нелюди.

* * *

Высокий поджарый человек стоял метрах в пяти от Клауса и рассматривал его, опираясь на длинноствольное ружье. Он не делал ни малейшей попытки улыбнуться или хоть как-то выразить свою доброжелательность, непременную для всякого новуса. Он даже не здоровался – просто молчал.

– Алексей? – спросил Клаус. – Это ты?

– Беркут, – сказал человек. – Алексеем звали другого человека. Я плохо помню его. Когда-то он был мной, но он умер столетия назад. Я – Беркут. Пойдет?

– Пойдет.

Клаус протянул руку, Беркут сжал его узкую кисть мощно, безо всякого снисхождения, так, что хрустнули кости. Клаус взвыл от боли.

– Эй, медведь русский, ты что, сдурел? Ты что, не новус?!

– Новус.

– А как насчет воздержания от зла ко всем живым существам? Ты ведь мне чуть руку не сломал! И ты знал о том, что мне будет больно!

– Знал, – согласился Беркут. Усмешка появилась на его загорелом, морщинистом лице. – Хотел слегка встряхнуть тебя. Немного боли для встряски не помешает никому, даже недоразвитому новусу.

– Что у тебя с физиономией?

– Лицо как лицо, – ответил Беркут. – Что тебя удивляет?

– Морщины. Триста лет не видел на лицах морщин. Ты выглядишь чуть ли не старым – лет на пятьдесят. Как тебе это удается?

– Стараюсь, – таинственно сказал Беркут.

– Меня научишь? Хочу обзавестись парой морщин. И старческой импотенцией. Надоела мне вечная сексуальная озабоченность.

– Не научу. Ты не хочешь ничему учиться. – Беркут закинул ружье на плечо, повернулся спиной к Клаусу. – Пойдем.

– Куда?

– В мою хибару.

– Эй! – выкрикнул Клаус, едва поспевая за размашисто шагающим по тропинке Беркутом, – Откуда у тебя ружье?

– Сделал, – бросил, не оборачиваясь, Беркут. – Сам сделал. Я все делаю сам. Не доверяю никому. Люди разучились работать руками, производят всякую дрянь.

– И что, ты стреляешь из этого ружья?

– Нет, я ковыряю им в носу.

– Ты стреляешь из него в животных? Как ты можешь? Это же убийство!

– Здесь много опасных зверей. Они не против пообедать мной. Но я сильнее. Я сам ем их.

– Ешь?! – Клаус опешил, удивился настолько, что встал как вкопанный. – Ты ешь мясо?!

– Что в этом удивительного? – Беркут тоже остановился, наконец-то соизволил повернуться. – Ты, к примеру, вовсю ешь кроликов, Клаус Даффи или как тебя там. Почему мне нельзя?

– Но ты же занимаешься АПВ!

– Занимаюсь.

– И?..

– Необходимость вегетарианства – это миф, – сказал Беркут. – Новусы обвешаны мифами как рождественская елка – игрушками. Я не обращаю внимания на мифы, традиции, обряды и прочую мишуру – предпочитаю достоверную информацию. Я живу так, как хочу. Хочу есть мясо – и ем его. На качестве психовизуализации это не сказывается никак. Вот так-то.

Беркут продолжил свой путь, а Клаус поплюхал за ним. После пятого километра по горной тропке, едва обозначенной в высокой летней траве, у Клауса заныли ноги. Жарило солнце, слепни пикировали на разгоряченную кожу как маленькие злые штурмовики. Клаус уже собрался возмутиться, потребовать остановки и отдыха, как вдруг из-за поворота, заслоненного серой обветренной скалой, открылся вид вниз на долину, и дыхание его перехватило от восторга.

– Это моя хибара, – сказал Захаров. – Жилище, конечно, не городское, не такое, как у вас там в Испании, но мне вполне подходит.

– Здорово! – только и сумел вымолвить Клаус.

До усадьбы Алексея Захарова было около полукилометра, и Клаус мог рассмотреть ее сверху во всех подробностях. По периметру большого участка шел частокол из высоких заостренных бревен – совсем как в фортах дикого запада, о которых Клаус читал в детстве. "Хибара" представляла собой двухэтажный бревенчатый дом – приземистый и основательный. Площадь, на которой расселся этот огромный деревянный муравейник, занимала, наверное, не менее трех сотен квадратных метров. Топорная упрощенность соснового сруба с лихвой компенсировалась всякими украшениями – высокой крышей со скатами, покрытыми металлическими чешуями, башенками с флюгерами в виде петухов, деревянными ротондами и эркерами, приделанными к дому вроде бы невпопад, но чрезвычайно мило. Общую картину дополняли широкие кружевные наличники на окнах и пара наружных лестниц, наискось пересекающих стены и ведущих на второй этаж.