Читать книгу "Окно в Европу - Михаил Ахманов"

Глава Посольского приказа усмехнулся тонко, как подобает дипломату, но Кудрю шутка не развеселила. Казначей вообще был мужчиной неулыбчивым. Пожалуй, лишь весть, что в казне нашли ларец, набитый деньгами, могла бы его рассмешить, или что сборщики дани отчитались честь по чести, ни гроша не утаив.

– Сам-то князь-батюшка куда склоняется? – озабоченно промолвил Кудря. – Может, все-таки к иудеям? Если так, я в Жмеринку поеду, там Абрамов да Хаимов полно, и все при деньгах. Поеду и заем с них стребую. Беспроцентный и безвозмездный!

– Ты что же, за иудейскую веру стоишь? – Близнята строго поглядел на казначея. – Ты в своем уме, твое степенство? Купцы они знатные и деньги имеют, спорить нечего, но земля их давно под Египтом. Ни царского дома у них нет, ни воинской силы, и народец их расползся по чужедальним странам как тараканы. Раз государь желает их священств призвать, так призовем! Призовем, послушаем и проводим. Пусть в Хазарию едут обратно. А в нашей Жмеринке ихних симахох не было, нет и не будет. Тем более в Киеве!

– Это что же выходит? – пробормотал сконфуженный Кудря. – Выходит, латыняне или египтяне?

– Без «или», – уточнил Близнята Чуб. – Верно говорю, Лавруха?

Согласно кивнув, боярин Лавруха произнес:

– Князь пожелает узнать, что посоветует Малая Дума, то есть мы. И Большая должна определиться в самом скором времени, дабы государю не пришлось голову ломать. Он этого не любит.

– Знамо, не любит! – согласился Кудря. – Значит, за римскую веру стоим, братие?

– За нее родимую.

Чуб встал, прошелся вдоль залы, скользя беглым взглядом по старинному оружию, что тускло поблескивало на стенах. Были тут шлем и кольчуга Вещего Олега; шлем как пивной котел и кольчуга великанская, ибо князь Олег отличался богатырской статью. Были еще шпоры и огромный щит прародителя Кия, обитый потемневшей бронзой, и его же меч, который нынче ни один боец не поднимет, были шлем и секира Игоря с древком, охваченным серебряными кольцами, были доспехи Святослава из червленой стали, с набитыми на них узорами, был меч воеводы Пересвета, коим этот славный витязь половинил всадника вместе с конем. Отдельно, на алом шелковом ковре, были развешаны клинки князя Владимира, сабли и кинжалы польской, венгерской, хазарской работы, в ножнах, усеянных самоцветами. С потолочных балок спускались полотнища древних знамен; на одних был вышит суровый лик Перуна, с других грозно щурился Сварог, окруженный языками пламени, третьи, с изображением Солнца-Ярилы, сияли золотом. Близнята подумал, что мечи и доспехи здесь и останутся, а вот знамена надо упрятать в дальний чулан – негоже князю и боярам глядеть на лики идолищ. С глаз долой, из сердца вон!

– С Большой Думой будет у нас недолга, ваши степенства, – сказал боярин Лавруха. – За кого бы мы ни повернули, сукин сын Микула закричит наоборот. Сам закричит и прихвостней своих сподобит. Коль мы за латынян, он скажет за Египет, а ежели мы за Египет, так он за латынян. Мерзкий супротивник столичному боярству!

– Да, с Жердяичем свара будет, как ни крути, – согласился Близнята. – Ну ничего, ничего! Не обойдем в Большой Думе, возьмем свое в Малой. Сюда он не вхож, а князь-батюшка нас больше слушает.

Микула Жердяич, знатный боярин из Новеграда, был у них что щепка под ногтем. Он считался лидером думской оппозиции, включавшей бояр из Суздаля, Твери, Рязани и прочих градов, сильно ревновавших к Киеву. Само собою, Новеград, вечный соперник столицы, являлся первым среди них, но Микулу не только потому избрали главарем. Глотка у него была шире ведра и громче трубы, а манеры как у татя с большой дороги. Мог кулаки в ход пустить, облить прокисшим квасом или брызнуть маслом на бороду и поднести огонька.

– Может, с Микулой мы так поступим, – хитро щурясь, предложил Лавруха. – Словчим! Крикнем как бы за Египет, чтобы он к латынянам прилип, а у князя мы опять за латынян. И получится в Думе полный консенсус.

– Не выйдет. – Близнята взмахнул рукой, отметая эту хитрость. – Не выйдет, твоя милость! Не станут римляне платить, если пойдем против них в Думе хоть понарошку. А деньга обещана немалая!

Кем обещана, сыскной боярин не уточнил. Для главы Посольского приказа связи Чуба с латынянами не были секретом, а Кудря о них догадывался, хоть не был посвящен в детали. Впрочем, Лавруха тоже не знал конкретных имен, представляя лишь общую ситуацию: есть в Киеве некая персона, что глядит в четыре глаза на все происходящее. А может, не в четыре, а в сорок четыре, ибо у персоны той наверняка имеются осведомители. Скорее всего, думал Лавруха, тот человек – из латынских купцов, которых в Киеве немало. Или маскируется под купца, а сам…

– Значит, решено, – прервал ход его мыслей голос Близняты. – Будем в Думе биться, пока гонцы наши едут в Рим, Саркел и Мемфис. А как вернутся они со всеми священствами, представим государю свое мнение. Пусть Жердяич кричит за египтян либо иудеев, то нам без разницы. Князь-батюшка все одно нас послушает.

– Пусть кричит, – согласился Лавруха. – Хоть за япошек с их джиуджитсой.

Кудря кивнул, демонстрируя солидарность, но голова его была занята другим: казначей прикидывал, на сколько расщедрятся латыняне и что из этих сумм осядет в сундуке Близняты. Прикинул и вздохнул. Его грызла зависть.

ТОРЖИЩЕ

Как упоминалось, обитал Хайло в подворье Нежаны, что в Малом Скобяном переулке. Первый ее муж Афанасий Никитин был знатным купцом и путешественником, возил лес, пеньку и мед в дальние страны, а однажды, арендовав цеппелин, нагрузил его мехами и добрался до самых Индий, где и пребывал более года. Дела его процветали, так что отстроил он в граде Киеве пристойные хоромы, а в супруги взял красавицу Нежану, дочь богатого горшечника из Черкасс. Жить бы им да поживать, однако понесло Афанасия за редкостными соболями в полуночные сибирские края, где он подхватил чахотку. От нее и скончался во благовременьи – ни барсучий жир, ни заклятья волхвов не помогли.

Так и осталась бы Нежана в молодых годах неутешной вдовицей, но тут подвернулся ей Хайло. Молодец, сокол ясный, да еще с дивной птицей попугаем! Попугай зеленый с золотом, а сам Хайло парень видный, косая сажень в плечах, загар густой, египетский, и шрамов боевых не счесть. Пробирался он на родину в Новеград, да деньги кончились, и пришлось ему на Торжище таскать мешки с зерном и углем. Здесь его Нежана и приметила. Знакомство устроила с бабьей хитростью: купив неподъемную скамью из дуба, наняла пригожего воина в носильщики. Дотащил он лавку до ее подворья и разглядел Нежану очень хорошо – а была она молодкой статной, кареглазой, с аппетитными формами. Не женщина, а персик! Попугай тоже одобрил, присоветовал: «Не прропусти, дуррак! Товарр перрвый соррт!»

Разглядев все, что хотелось, поиграл Хайло мышцами и сказал, что внесет лавку в горницу вместе с милой хозяйкой. И внес – при том, что на плече еще и попугай сидел. Устроился он на этой самой лавке, отведал угощения, чаю и пирога с малиной, и стал плести истории о своем египетском житье-бытье, о битвах среди гор Синая, о белокаменном граде Мемфисе, о великой реке, где плещется зверь крокодил, о каменоломне в Нубийской пустыне, о славном чезу Хенеб-ка и прочих друзьях и недругах.