Читать книгу "Американская дырка - Павел Крусанов"

Поэтому, полностью согласуясь с античным отношением ко времени, никаких выводов я делать не стал.

– И что? – поинтересовался Капитан. – Стяжательство там было не в чести?

– И да, и нет, – сознался я. – Вырождаясь, люди и цивилизации теряют способность к величию бескорыстного порыва и становятся меркантильными. При этом они всегда подчеркивают свое внешнее великолепие и богатство, как бы говоря, что, если бы дела их шли из рук вон плохо, разве им было бы настолько хорошо – им, таким великолепным и богатым? Античность тут, увы, не исключение.

Подавальщица с лицом товарища, лицом лесбиянки, принесла Капитану бутылку минеральной воды и стакан.

– Вы правы, – согласился он, за время моих витийств практически разделавшись с погребенной в грибах индейкой. – Но дело не только и не столько в корыстолюбии. В конце концов деньги можно зарабатывать и для того, чтобы иметь возможность бескорыстно жить внутри культуры, где, собственно, нам самое место.

Я не возражал. Также я ничего не имел против его следующей мысли: культура – это то, что придает жизни смысл. Культура – это когда человек добровольно делает что-то задаром ради того, что, в общем, не совсем осознает и что, как это ни странно, совершенно лишено смысла. С чем тут спорить?

– Однако о стяжательстве, – вернул Капитан разговор в покинутое русло. – Дело в том, что философия чистогана обманывает природу человека и, передергивая карты, производит подмену желаемого. А вот за это уже бьют.

По его словам выходило, что в меркантильном мире, где мерилом успеха становятся деньги и все имеет свою цену, человек, желающий утром получать на стол буженину с омлетом, а вечером – любовь женщины, сначала должен раздобыть к этому средства. Но во всякой вещи рано или поздно заводятся черви. Постепенно деньги, этот промежуточный агент, выполняющий функцию поставщика удовольствий, узурпируют свойство быть желаемыми и сами незаконно становятся предметом вожделения. Утоление жажды денег теперь – такая же потребность, как собственно утоление жажды. (Наглядно иллюстрируя свои слова, Капитан налил в стакан минеральной воды и тут же отпил половину.) То есть деньги превращаются в источник чистого наслаждения. Но именно этот путь – путь следования принципам чистого наслаждения – по преимуществу и является для человека самым роковым и гибельным. В качестве примера Капитан привел довольно дикий случай. Однажды в юности он угодил в наркоманский вертеп, где стал свидетелем необычайной сцены. Какой-то гусь в наколках никак не мог попасть себе иглой в вену – ни на руке, ни на щиколотке. Намучившись, он расстегнул штаны и заорал на весь притон: “Коза, иди сосать!”

Откуда-то пришла “коза” и стала сосать. Оба знали, что это нужно только для того, чтобы надулась вена, в которую гусь не промахнется.

Но ведь в пределах человеческого естества это чудовищный обман желаемого!

История меня впечатлила. Предложи мне навскидку добыть яркую картинку из юности, на память пришла бы деревенская старуха (лето, дача), утонувшая в глинистом пожарном пруду – ее зацепили багром, и тут же в воде поднялась кутерьма: разом от утопленницы во все стороны метнулись сотни присосавшихся водомерок, головастиков, жуков-плавунцов, водяных скорпионов и гладышей. Когда ее хоронили, гроб мимо овсов с васильками везли по проселку на кладбище, а бабы из грузовичка бросали в пыль еловые лапы – чтобы смерть, боясь уколоть ноги, не вернулась к живым.

– И что вы предлагаете? – решил я выяснить, к чему он клонит.

А предлагал он вот что. Искусство высшего порядка, если можно так об искусстве, заключается в попытке создания вокруг себя такой реальности, которая тебе угодна. В этой реальности ему, Капитану, не хотелось бы оставлять порок безнаказанным. Так в свое время шарлатанов лжеалхимиков, одолеваемых жаждой наживы, вешали на золоченых виселицах. Это было живописно и правильно.

– Мне кажется, – заключил он, – в назидание миру самый меркантильный человечник должен быть разрушен.

– Какими средствами?

Похоже, у него были ответы на все вопросы: асимметричной войной.

Надо противопоставить силу слабого слабости сильного. То есть все сводится к поэзии поступка, гармонической и стилистической организации того пространства, до которого дотянешься.

– А что такое поэзия поступка? Переход улицы в неположенном месте?

– Зачем же?.. – Капитан подчистую покончил с индейкой и отодвинул в сторону тарелку. – Искусство – это не переход улицы в неположенном месте. Искусство – это единственная область, где безграничным законом, основным законом и самым, кажется, сейчас забытым, является полная и абсолютная свобода.

Ну вот. Какой он после этого Абарбарчук. Абарбарчуку, без обиды будь сказано, до него, как Карлсону до ангела.

– Показательное разрушение самого меркантильного человечника – это программа максимум?

– Там видно будет.

– Ну что же, – согласился я, – согласен. Можете тестировать.

Есть люди, непохожие на кретинов, но таковыми, безусловно, являющиеся. Я, кажется, из их числа.

– Уже.

– Что, – не сразу понял я, – уже?

– Уже тестировал. Вы нам подходите. Сердечно поздравляю.

Вновь появилась подавальщица и с трепетным дрожанием руки, сопровождавшимся бряцанием ложечки на блюдце, поставила перед

Капитаном дымящуюся чашку кофе. Рядом несколько застенчиво, что выглядело неуместно, положила счет. В ответ Капитан извлек из-под стола бумажник и, по-товарищески улыбнувшись подавальщице, сказал:

– Деньги всего лишь теплы, а кофе и любовь должны быть горячими.

2

Про инициацию речь больше не шла – сказано ведь, о чем свидетельствует дважды повторенная шутка.

Запив телятину последней каплей “Каберне”, я вонзил зубы в китайскую грушу, но был разочарован: на вкус она оказалась – чистая редиска.

Даже хрустела так же.

Чтобы решить формальности и познакомиться с командой

“Лемминкяйнена”, Капитан предложил прокатиться до Пскова. Поскольку

Оля временами жила у меня, а временами ночевала у матери (не столько из своих номадических привычек, сколько из молчаливого обоюдного уговора – чтобы иногда разгонять кровь и давать друг другу повод для пустяковой ревности), мне порой выпадал беспризорный, скрытый от разноцветных Олиных глаз досуг, так что я легко согласился, – сегодня был как раз такой случай.

Что касается запертой в скобки пустяковой ревности, то упоминание о ней отнюдь не значит, будто разгулу полнокровных страстей я предпочитаю всякие эрзац-страстишки. Я не сторонник трепещущего взгляда на эти вещи (полнокровные страсти, вплоть до страданий

Иова), мне нравится смотреть на них прямо, хоть в этом, если разобраться, и нет особой доблести, а есть лишь “трезвость самоотчета”, как говорит мой барственный приятель, владелец дачи на