Читать книгу "Революция 2. Книга 2. Начало - Александр Сальников"

Такого успеха Александр Федорович не помнил со времен ленских событий. Он, тогда еще молодой присяжный поверенный, был назначен председателем независимой комиссии. Расследовать предстояло причины демонстрации и подробности расстрела рабочих на золотых приисках Бодайбо. Дело имело особый политический окрас: ленский расстрел сравнивали с Кровавым воскресеньем.

Путешествие было не из приятных. Триста восемьдесят верст от Иркутска до пристани Жигалово на ямщиках порядком растрясли инспекцию. Северная весна и начало лета погодой не баловали. Было сыро, потом зарядили дожди. От Жигалова до городка Бодайбо пришлось плыть вверх по Лене. Керенский кутался в пальто и дрожал от холода на дне длинной крытой лодки — шитики. Лошади медленно тянули ее вверх по течению, то и дело увязая в раскисшей глине. Александр Федорович сильно заболел и был простужен всю поездку. Позднее следствием этой простуды стала острая форма пиелонефрита и удаленная почка.

Овчинка, однако, стоила выделки — имя Керенского попало на первые страницы газет. Но то был дебют, а теперь о нем, уже депутате Государственной думы от трудовиков, наконец-то заговорят на самых верхах.

Всю неделю Александр Федорович купался в лучах славы. Парламентарии подходили к нему в перерывах, жали руку, знакомились. Угощали в буфете коньяком и сигарами. Керенский чувствовал себя приезжей звездой, разве что не раздавал автографы. Его авторитет возрос не только у трудовиков, но и среди октябристов и даже некоторых правых. В четверг, после закрытия заседаний, к Александру Федоровичу подошел Пуришкевич:

— Отменная была речь, — Владимир Митрофанович протянул ладонь, — от души. Поздравляю!

— Разделяете? — улыбнулся Керенский, стараясь скрыть ликование. Потаенная мечта сбывалась на глазах — главный думский скандалист вывесил белый флаг. Пришел засвидетельствовать почтение. Признать молодого политика ровней.

— Отчего же нет? — Пуришкевич тронул пенсне. — Обстановка на окраинах ужасает, и Туркестан тому подтверждение. Пора нам уже прекратить малодушничать и говорить об этом не таясь, в полный голос.

Домой Александр Федорович летел как на крыльях. Душа его пела.

Казалось бы — пора опускать занавес. Туркестанские беспорядки отыграли свою роль и должны были чинно сойти со сцены. Но раскрученная Керенским карусель не желала останавливаться.

Гром грянул на следующий день. В пятницу.

На трибуну вышел председатель Государственной думы. Лицо его было красным, а обычно изящная бородка топорщилась.

Родзянко прочистил горло, поправил бабочку и произнес:

— Господа! В ответ на отправленную нами третьего дня телеграмму Военное министерство предлагает Думе создать независимую комиссию для прояснения событий в Туркестане и Степном крае на месте. — Михаил Владимирович выдержал паузу. — Какие будут предложения?

В зале одобрительно зашумели.

Громко хлопнув пюпитром, поднялся сенатор Тевкелев.

— Как лидер мусульманской фракции, — выждав, пока гул поутихнет, сказал уфимский мурза, — считаю своим долгом выдвинуться в состав комиссии!

— Благодарю, Кутлу-Мухамет Батыргараевич — протараторил Родзянко и пробежался взглядом по залу. — Кто-нибудь еще?

Керенский кожей ощутил, как на него уставилось множество глаз. Стало душно, словно в узком купе. Кровь прихлынула к лицу. В боку кольнуло.

Времени на раздумья не было. Керенский медленно, через силу, встал с места.

— Господа депутаты! Господин председатель! — слова, царапая горло, нехотя вылетали в наступившую тишину. — Всем вам известно, как страстно я люблю Туркестанский край! Край, в котором я провел всю свою юность! Край, с которым у меня связано столько, сколько не связано ни у одного в этом зале! Могу ли я, человек, изнутри знающий и понимающий чаяния туркестанского народа, остаться в стороне?

— Конечно нет! — выкрикнул кто-то. — Это ваш святой долг!

Керенский прищурился — кричал, разумеется, Пуришкевич.

— Господа! — продолжал Александр Федорович. Голос его дрожал, но набирал силу. — Я не могу жить без народа и ради народа готов на все! Даже пойти на смерть, если придется! Я готов отправиться в эту рискованную экспедицию без промедления! Прямо из этого зала!

— Такой спешности не потребуется, — заверил Родзянко, но его фраза потонула в аплодисментах.

Керенский театральным жестом повел рукой, призывая к тишине.

— Вам также известно, господа депутаты, — Александр Федорович распахнул объятия, будто хотел заключить в них всех и каждого заседателя в этом зале, — что я имею богатый опыт не только участия в подобных инспекциях, но и руководства ими. Мой труд над материалами дела о расстреле рабочих на золотых приисках в Бодайбо получил в свое время самую высокую оценку и общественности, и коллегии адвокатов.

По залу заседаний прокатилась волна одобрительного гула. Александр Федорович подождал, пока она схлынет, и заявил:

— Господа депутаты, не буду скрывать: я горю желанием не только войти в состав комиссии, но и возглавить ее! Я стану вашими глазами и ушами на многострадальной земле Туркестана, стану орудием справедливости в руках нашей Государственной думы! Клянусь, честно и непредвзято я выполню возложенную на меня священную миссию! — В голосе Керенского зазвучали патетические ноты, он закатил глаза к стеклянному потолку. — Я вам клянусь в этом, господа!

Реприза достигла слушателей. Зал снова разразился аплодисментами.

— Еще предложения, господа? — спросил с трибуны Родзянко, едва шум поутих. Сенаторы озирались, но больше желающих отправиться в Туркестан не было. — В таком случае я предлагаю перейти к голосованию.

Возражающих не нашлось. Комиссию из двух самовыдвиженцев утвердили в полном составе.

Александру Федоровичу снова стало невыносимо душно. Показалось, что стеклянный потолок тотчас же лопнет и насмерть посечет его осколками. Он понял, что не сможет провести в Таврическом дворце ни единой лишней минуты. Даже чтобы насладиться хвалебными речами сенаторов.

Только объявили перерыв, Керенский вскочил с кресла и, едва сдерживая шаг, скользнул к задней двери. Белые колонны зала встретили его, будто шеренги жандармов в парадных мундирах. Александр Федорович затребовал у гардеробщика пальто и, на бегу одеваясь, наконец-то вырвался из-под давящего гранитом и яшмой вестибюля в вечерний Петроград.

Сырой и пахнущий тиной воздух с Невы показался на удивление сладким. Керенский надвинул на брови шляпу и помчался к воротам по брусчатой дорожке парадного дворика. Только очутившись за чугунной оградой, Александр Федорович перевел дух.

«Вот ведь угораздило! — думал Керенский, широким шагом оставляя за собой Шпалерную. — Это ж одной железной дороги только четыре с половиной тысячи верст! Да и жара там сейчас страшная, должно быть…»

Но сбивчивые мысли о погоде и тяготах предстоящего путешествия не смогли выхолостить главную, которая беспрестанно колотилась в мозгу: «Еще убьют, не приведи Господи!»