Читать книгу "Жизнь после жизни - Кейт Аткинсон"

— Откуда он взялся — ума не приложу. — Сильви зашлась похожим на икоту смехом.

Она сидела на лужайке вместе с двумя гостьями, «знакомыми еще по Лондону», которые приехали полюбоваться новорожденным. Все три дамы, в красивых летних нарядах и широкополых соломенных шляпках, располагались в плетеных креслах, попивали чай и лакомились кексом, который миссис Гловер испекла с добавлением хереса. Держась на почтительном расстоянии, Урсула с Боцманом сидели на траве и надеялись поживиться крошками.

Морис наконец-то управился с сеткой и теперь без особого рвения учил Памелу играть в теннис. Урсула сосредоточенно плела Боцману венок из ромашек своими коротковатыми, неловкими пальчиками. У Сильви пальцы были длинные, изящные, как у художницы или пианистки. Она играла («Шопена») на рояле в гостиной. Иногда после пятичасового чая они пели хором, но Урсула никак не могла попасть в такт. («Ну и тупица», — злился Морис.) «Без ученья нет уменья», — приговаривала Сильви. Когда она откидывала крышку рояля, оттуда пахло, как из старого чемодана. Урсула сразу вспоминала бабушку Аделаиду, которая всегда ходила в черном и потягивала мадеру.

Новорожденный лежал под раскидистым буком в просторной коляске. Это великолепное транспортное средство послужило им всем, но ни один не помнил в нем себя самого. С капюшона коляски свисал серебристый игрушечный заяц, а малыш уютно свернулся под одеяльцем, «которое вышивали монахини», — никто никогда не объяснял, что это были за монахини и почему они взялись вышивать маленьких желтых утят.

— Эдвард, — произнесла одна из подруг Сильви. — Тедди?

— Урсула и Тедди. Мои медвежата, — сказала Сильви и зашлась икающим смехом.

Урсула не поняла, при чем тут медвежата. Собачкой и то лучше быть. Перевернувшись на спину, она уставилась в небо. Боцман шумно зевнул и растянулся рядом. Голубое небо рассекали неугомонные ласточки. До слуха Урсулы доносились легкие позвякивания чашек о блюдца, скрежет и кашель газонокосилки, с которой управлялся на соседском участке садовник Старый Том, а ноздри щекотал перечно-сладкий аромат садовых гвоздик, смешанный с дурманом свежескошенной травы.

— Ах, — выдохнула одна из лондонских подруг Сильви, вытягивая ноги и демонстрируя стройные лодыжки, обтянутые белыми чулками. — Долгое, жаркое лето. Восхитительно, правда?

Умиротворение нарушил обозленный Морис, который швырнул ракетку на газон, да так, что она подскочила и упала с жалобным стоном.

— Не могу я ее научить — она же девчонка!

С этими словами Морис ринулся в кусты и начал крушить ветви палкой — в собственном воображении он перенесся в джунгли и размахивал мачете. В конце лета его ждал отъезд в школу-пансион. Именно там в свое время учился Хью, а еще раньше — его отец. («И так далее, вплоть до Норманнского завоевания», — говорила Сильви.) Хью утверждал, что это «подготовит Мориса к жизни», но, по мнению Урсулы, брат и без того был готов к чему угодно. Хью рассказывал, что на первых порах каждую ночь плакал, и тем не менее жаждал подвергнуть сына той же пытке. Морис, выпячивая грудь, заверял, что уж он-то плакать не станет.

(«А с нами что будет? — в тревоге спрашивала Памела. — Нас тоже отправят в пансион?»

«Если не будете разбойничать, никуда вас не отправят», — смеялся в ответ Хью.)

Раскрасневшаяся Памела, сжав кулачки, уперлась ими в бедра и прокричала в равнодушно удаляющуюся спину Мориса: «Ну и свинья же ты!» «Свинья» прозвучало в ее устах как донельзя бранное слово. На самом-то деле свинки бывали очень даже славными.

— Памми, — мягко упрекнула Сильви, — здесь тебе не рыбная лавка.

Урсула придвинулась чуть ближе к расположению кекса.

— Подойди-ка сюда, — обратилась к ней одна из женщин, — дай на тебя посмотреть.

Тут Урсула собралась улизнуть, но Сильви решительно пригвоздила ее к месту.

— А она миленькая, правда? — сказала гостья. — На тебя похожа, Сильви.

— Разве рыбы сидят на лавке? — спросила у матери Урсула, и гостьи рассмеялись мелодичным, искристым смехом.

— Какое уморительное создание, — выговорила одна из них.

— Да, она ужасно смешная, — сказала Сильви.

— Да, она ужасно смешная, — сказала Сильви.

— Дети, — изрекла Маргарет, — всегда забавны, верно?

Не просто забавны, а намного более того, подумала Сильви, но как растолковать бездетной женщине всеохватность материнства? Рядом с подругами своего краткого девичества, прерванного спасительным замужеством, Сильви чувствовала себя умудренной опытом главой целого рода.

Тут появилась Бриджет и начала составлять чайную посуду на поднос. По утрам она ходила в полосатой ситцевой хламиде для работы по дому, а ближе к вечеру надевала строгое черное платье с белым воротничком и белыми манжетами, белый фартук и шапочку. Раньше она служила судомойкой, но теперь получила повышение. Когда Элис собралась под венец и взяла расчет, Сильви наняла в деревне косенькую тринадцатилетнюю Марджори, чтобы поручить ей всю черную работу. («А эти две не управятся? — мягко осведомился Хью. — Бриджет и миссис Г.? У нас ведь не дворец».

«Нет, не управятся», — ответила Сильви; на том и порешили.)

Для Бриджет шапочка оказалась великовата и постоянно сползала на глаза. Вот и сейчас, шагая к дому по лужайке, Бриджет вдруг споткнулась оттого, что на миг ослепла по милости этой шапочки; балаганного падения чудом удалось избежать, и все потери свелись к серебряной сахарнице и щипцам, которые взмыли в воздух, разбрасывая вокруг кусочки сахара, будто слепые игральные кости. При виде такого конфуза Морис чуть не лопнул со смеху, и Сильви сказала: «Не глупи, Морис».

Она смотрела, как Боцман и Урсула подбирают рассыпанные кусочки сахара: Боцман — большим розовым языком, а Урсула — благовоспитанно, капризными щипцами. Боцман глотал сахар торопливо, не разгрызая. Урсула подолгу сосала каждый кусочек. Сильви подозревала, что Урсуле на роду написано быть белой вороной. В родительской семье Сильви была единственным ребенком, и сложные отношения между собственными детьми часто внушали ей тревогу.

— Приезжай в Лондон, — ни с того ни с сего сказала Маргарет. — Погостишь у меня пару дней. Мы чудесно проведем время.

— А дети? — растерялась Сильви. — Тем более у меня маленький. Не могу же я их оставить.

— А почему, собственно? — встряла Лили. — Разве нянюшка не справится?

— Нянюшки у нас нет, — ответила Сильви.

Тут Лили обвела глазами сад, будто надеясь высмотреть няню среди цветущих гортензий.

— Да и зачем она мне? — добавила Сильви. (Или воздержалась?)

Материнство стало ее обязанностью, ее судьбой. За неимением другого (а чего еще желать?) — ее жизнью. Сильви прижимала к груди будущее Англии. Не так-то просто найти себе замену, если, конечно, твое отсутствие хоть чем-нибудь отличается от присутствия.

— Я ведь кормлю грудью, — продолжила Сильви.