Читать книгу "Мисс Марпл из коммуналки - Оксана Обухова"

– К Таньке?! Дак Танька вылитый папаша! За рупь удавится! От лишнего куска в жизни не откажется, гараж хоть террористам сдаст!

– Да ну, Наденька, ты придумываешь…

– Не придумываю я ничего. Я их семейку сызмальства всю наперечет знаю. Танька от гаража в жизни не откажется, машины в ней сто лет как не бывает, но под склады – сдают. Видала.

– Но Петр умер, – напомнила Софья Тихоновна. – Гараж и так скоро отберут, он на инвалида был оформлен.

– А ты попробуй что-нибудь у Таньки отбери, – ухмыльнулась Надежда Прохоровна. – Пять лет юлить будет, старыми бумажками прикрываться, но лишней недвижимости не отпустит. Ты вот что, Софа, когда я к ней пойду, покрутись возле гаражей, разнюхай, не оттуда ли паленой водкой торгуют.

– Я?! – возмутилась Софья Тихоновна и прижала аккуратные ручки к груди.

Она. Возле гаражей, которыми детей пугают… И зажмурилась.

– Ты, ты. Оденься поплоше…

– Зачем?!

– Чтоб внимания не привлекать, – отрезала соседка. – Увидят, пусть думают – пустые бутылки собираешь…

Боже. Пустые бутылки! Софья Тихоновна задрала очи горе и надавила ладонью на сердце.

– Ничего, ничего, – деловито бормотала Надежда Прохоровна. – Походишь, посмотришь, я с Танькой побеседую… Авось выручим Алешку, и он нас не забудет.

Часть первая

Безрадостный свет серого сентябрьского утра едва пробивается сквозь шторы. Почти темно. Щелчки деревянных часов-ходиков не перебивает звук дождя; синоптики не обманули, будет пасмурно, но сухо.

Софья Тихоновна лежала на узкой, поставленной у стены постели и говорила «здравствуй» новому дню. Старалась сделать так, как подсказывали всей России телевизионно-журнальные целители, психологи, провидцы, экстрасенсы, мудрецы и просто доброжелательные люди: проснись и скажи новому дню с улыбкой – здравствуй!

Постель мягкая, теплая и использованная телом до удобных ямочек. Сколько еще улыбок удастся отдать неяркому свету, пробивающемуся сквозь серебристые плотные шторы?..

Вставать не хотелось совершенно. Думы баюкали и продлевали мир, не готовый к новому дню, мир сновидений, облака из грез; в мысли вплетались воспоминания о былом…

Пока лежишь и тихо щелкают ходики, все выглядит иначе. Ноющие в пасмурные дни ступни уютно спрятаны под одеялом, не зябко. И тело кажется прогретым, гибким и совершенно молодым, послушным.

А стоит встать, иллюзия развеется. Из зеркала глянет малознакомая седая женщина с верящими только прошлому глазами… Чужая. Зеркалу и внутреннему состоянию.

Пока лежишь, баюкаешь воспоминания, все кажется другим. Свершенное и явь переплетаются, ты снова молода, здорова, спина не ноет, не напоминает скрипом о годах, дела, намеченные с вечера, представляются легко-выполнимыми…

Утром в постели с прогретыми ногами все выглядит иначе…

Но стоит встать у зеркала… Увидеть визави… И не захочется здороваться с седоволосой дамой, где губ не видно без помады…

Как серо, однако, это утро!

Скорей бы облетела листва с огромного вяза и в комнату проникло больше света!

Пусть зимнего, пусть стылого, но – света!

Софья легла на бок и повернулась к стене.

Печально без Клавдии.

Сотни раз готовила себя к жизни без старшей сестры, убеждала: «Это неизбежно. Когда-нибудь ты обязательно останешься одна!»

Но оказалась не готова. Наверное, что-то подобное происходит и с отражением в зеркале. Пока не подойдешь лицом к лицу, не убедишься, как все это есть без прикрас и путаных иллюзий… Одиночество и седина неизбежны, но к подобному следует привыкать постепенно. Кому-то для этого требуются годы, кому-то месяцы, недели…

Мимо комнатной двери тихо прошаркали тапочки.

Теперь не надо прислушиваться и разгадывать: кто пошел на кухню?

Это Наденька проснулась и пошла ставить чайник…

Сначала заглянет в туалет, потом нальет в синий эмалированный чайник воды до половины и поставит на огонь.

Когда вскипит, заварит свежий чай. Когда-то заваривала индийский. «Три слона». Теперь без разницы. Который больше по коробочке глянется.

Клавочка тоже любила «Три слона»…

Когда шестилетняя Соня пришла к ней впервые, тоже поила ее чаем. Вот только был ли это «Три слона»?.. Баранки и мягкие бублики были точно…

«Мы сестры только по отцу», – приветствуя и фотографию Клавдии на стене, вздохнула Софа. Папа, тихий нежный папа Тихон Маркович Мальцев. Главный инженер небольшого деревообрабатывающего завода. Он вернулся с войны без левой руки. Но прежде, чем вернулся, Глафире Яковлевне, маме Клавдии, пришла похоронка: «Ваш муж, Тихон Маркович Мальцев, пал смертью храбрых…»

Глафира Яковлевна – эх! – в конце сорок четвертого закрутила роман с красавцем майором-тыловиком… Майор был далеко не холост и где-то даже многодетен. Но об этом не думали в те безрыбно-вдовьи времена. Пришел майор, и ладно…

А впрочем, хватит об этом… Второй женой Тихона Марковича стала мама – Мария Викторовна. Несравненная, добрая и умная. Дама, выдающая книги в техническом отделе районной библиотеки…

Софа тоже книги выдавала… Не сказать что по призванию, а потому, что так решила Клавдия: «Не смогу я тебя студентку пять лет на своей шее держать. Иди работай».

И почему не поступила на вечернее отделение института? Ведь было же желание… Работу библиотекаря и выбирала из-за удобства совмещения с учебой…

Но вот – не вышло. Сначала заболела перед вступительными экзаменами, на второй год – провалилась, на третий…

А что на третий?..

Забыла.

Софьюшка перевернулась на другой бок, свернулась уютным калачиком – «не встану, ни за что не встану, скажусь больной!» – и посмотрела на противоположную стену, где между сервантом и платьевым шкафом висели четыре черно-белые, слегка порыжевшие от времени фотографии. Все, что маме удалось выбросить в окно пылающего дома. Первой мама выпихнула сонную Софьюшку, потом охапку одежды, потом выбросила деревянную шкатулку, в которой хранились документы, памятные мелочи и несколько фотокарточек, а уж потом кинулась обратно за валенками – мороз, февраль, босая Софья на снегу… Вернуться не успела. Потерялась в дыму, и ее, полуобгоревшую, вынесли из дома пожарные…

Папа задержался на работе почти до полуночи… Вернулся уже к головешкам…

После той ночи маленькую сестру приютила Клавдия.

Сначала – пока мама была в больнице, потом, через четыре года, – навсегда.

Мама боролась за жизнь долго. Отец не выдержал ее мук и умер от разрыва сердца, а она все цеплялась – больными, незаживающими руками, заставляла изуродованное – но такое родное – лицо улыбаться дочери…