Читать книгу "Храм украденных лиц - Екатерина Красавина"
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
При слове «труп» уборщица вздрогнула. Ее губы искривились, словно она собиралась заплакать.
— Ну, ну, — ободряюще сказал Губарев. — Не надо плакать.
Она шмыгнула носом.
— Пришлая, значит, убираться…
— Во сколько?
— Как обычно. В девять часов. Набрала код…
— Вы всегда набираете код? — перебил ее Губарев. — Или нажимаете на кнопку звонка, чтобы вам открыл охранник?
— Нет. Сама набираю. Я же не посторонняя. Это посторонние звонят. А я тут работаю.
Уборщица была еще не старая женщина. Лет пятьдесят с небольшим. Крашеные волосы тускло-рыжего оттенка, чуть скуластое лицо. Невысокого роста.
— Продолжайте, — сказал ей Губарев.
— Набрала код. Открыла дверь. Входную. Потом другую. Ключами. Здесь вижу — Андрюши нет.
— Охранника?
— Охранника.
— И что вы подумали?
— Что Николай Дмитриевич решил поработать один.
— И часто он оставался один?
— Когда как. По-разному.
— Ну примерно: раз в неделю? Раз в две недели? Уборщица задумалась.
— Ой, не могу сказать. По-разному. Но раньше было чаще.
— Вы давно здесь работаете?
Да. Пять лет. — И вдруг она затараторила: — Он такой хороший был, такой хороший! Я ведь без работы была. Приехала из Киева. Дочка там с внучкой остались. Ее муж-пьяница бросил. Денег совсем нет. Я и приехала. Учительница я бывшая. На рынке торговала. Привозила сало и продавала. Ну, еще там всяким барахлишком… На рынке мы и познакомились. Он сало очень любил. Специально сам ходил на рынок покупать сало. Говорил: жене не доверяю. Только я могу выбрать настоящее сало. И стал его брать у меня постоянно. Разговариваем мы с ним, он что-нибудь смешное скажет. Веселый был. Шутку любил, юмор. А однажды увидел меня заплаканной и спросил: что такое? Я ему и говорю, что ездить больше не смогу. Плохо с торговлей стало, да и личные проблемы замучили. А он и говорит: пойдете ко мне работать? Я говорю: кем? А он: уборщицей. У меня своя клиника. Я хирург. Пойду, отвечаю. Он смеется: вы даже не спрашиваете, сколько я вам платить буду! Вы хороший человек, не обидите, говорю. Тогда договорились, сказал. По рукам. Завтра я жду вас у себя. И адрес написал. Только, говорит, салом меня иногда вашим кормите. Хорошо? Ой, да я вас завалю им, отвечаю. Ну и прекрасно, смеется он. А потом, когда я приехала сюда, так и обомлела! Я и не знала, что он — такой известный. Я думала: простой человек. А он — знаменитый хирург! И с жильем мне помог устроиться. Первое время я в общежитии медицинского института жила. Потом продали квартиру в Киеве и купили комнату в коммуналке. Так я ему за все благодарна, так благодарна! — Из глаз Марьи Николаевны полились слезы. — Кто его убил? Своими руками бы задушила этого подонка!
Губарев какое-то время молчал. Он понимал, что Марье Николаевне надо выплакаться. Лактионов был ее благодетелем, человеком, который помог в трудную минуту… И, конечно, его смерть она переживала тяжело.
— Вы пришли в тот вечер…
— Да… пришла… Андрюши не было. Я подумала, что опять Николай Дмитриевич решил поработать один. Иду тихо, стараясь не шуметь. Его кабинет, если он работал там, я всегда убирала последним. Я все убрала. Подхожу. Стучусь…
— Вы всегда стучались?
Да. Он обычно говорил: проходите, Марья Николаевна. Спросит: как дела? Как родные? Дочка с внучкой. Ох, как подумаю, что его нет. — Марья Николаевна достала из сумочки платок и высморкалась. — Не хочу плакать, а не могу удержаться. Такой человек золотой был! Царствие ему небесное. Так с ним приятно поговорить было.
— О чем же вы говорили?
— Да обо всем. О погоде. О политике. О воспитании детей. Он мне часто говорил: детей надо держать в строгости, чтобы не избаловались. А то потом на шею сядут. И не спрыгнут. А я ему: ой, точно. Вот мой Вася. Это сын, младший. Не порола я его в детстве, вот и вырос тунеядцем. А Николай Дмитриевич мне: ремешком надо было обхаживать, ремешком. Только в одном мы с ним не сошлись: я считаю, что девочек нельзя трогать. А он возражал: и девочек можно, чтобы распустехами не выросли. А то будут требовать: дай, дай, дай.
Губарев невольно улыбнулся. Он вспомнил, как однажды его жена Наташка пыталась проучить дочь ремнем. И какой та сразу подняла рев. Яростный, мощный. Откуда только силы взялись. Пять лет, а орала таким басом, как будто была взрослым мужиком, а не маленькой девочкой.
— Вы согласны? — спросила уборщица.
— С чем?
— С тем, что девочек трогать нельзя.
— Не знаю.
— А Николай Дмитриевич говорил, что многие мужчины не согласятся с ним. А зря. Если бы вовремя учили девочек ремнем, то те выросли бы кроткими и послушными.
Губарев подумал, что они здорово уклонились от темы разговора. И никак не приступят непосредственно к тому моменту, когда был обнаружен труп. Он почувствовал, как на него навалилась чудовищная усталость. Стрельнуло в висках. Майор вздохнул.
— Рассказывайте дальше, — попросил он. Марья Николаевна посмотрела на него непонимающим взглядом.
— О чем?
— О том, как вы закончили убираться и постучались в кабинет к Лактионову.
— Ах да. Извините. Я все о своем… Я стучусь. — Ее лицо побелело. — Никто не отвечает. Я стучу второй раз. Снова — глухо. Я открываю дверь, и… — Марья Николаевна зажимает рот рукой. — Он… там! Я в крик… дальше ничего не помню. Выбежала на улицу. Меня кто-то остановил. Спросил: в чем дело? Я рассказала. И мне посоветовали позвонить в милицию. Что я и сделала, — уже шепотом закончила Марья Николаевна. — Спустилась в метро и оттуда, из милицейского пункта, позвонила.
Губарев посмотрел на Марью Николаевну. Он понимал, почему она так долго не могла рассказать об этом. А все кружила вокруг да около. Все объяснялось очень просто. Проще не бывает. Для нее Лактионов оставался живым, она не могла ни умом, ни сердцем поверить в то, что его уже нет. И своими словами, отступлениями и причитаниями она как бы оттягивала факт его смерти. Для себя. По своему опыту Губарев знал, что самое страшное наступает не в момент чьей-то смерти. А после. Вначале сама мысль о том, что человека уже нет в живых, кажется нелепой, кощунственной. Она заталкивается в тайники сознания, отодвигается на безопасное расстояние. Но проходит время. И тут «задвинутая» мысль вырывается на свободу, как джинн из бутылки. Взрывным смерчем она проносится в душе человека и приносит ему чудовищную боль. От которой он плачет и корчится в муках. Он начинает осознавать смерть во всем ее трагизме и ужасе.
— Рассказывал ли он вам о своей семье, сыновьях? Марья Николаевна отрицательно затрясла головой.
— Нет. Сказал только, что старался быть строгим, но справедливым отцом.
— А о жене?
— Только один раз.
Внимание!
Сайт сохраняет куки вашего браузера. Вы сможете в любой момент сделать закладку и продолжить прочтение книги «Храм украденных лиц - Екатерина Красавина», после закрытия браузера.