Читать книгу "Псион - Джоан Виндж"

Они ожидали, что я должен стать телепатом, то есть уметь читать чужие мысли. Гоба сообщил мне об этом в первый же день. Он втолковывал мне это медленно и терпеливо, как будто перед ним был недоразвитый, пока я насыщался в столовой. Помимо чтения мыслей, псион должен был обладать другими способностями: телепортация означала, что он умеет мгновенно перемещаться в пространстве, лишь подумав об этом; обладая телекинезом, он может усилием мысли передвигать предметы. Еще один необходимый талант — умение предсказывать картины будущего или нескольких вариантов будущего, а также давать рекомендации по оптимальному варианту действий в настоящем. Некоторые из псионов обладали чуть ли не всеми этими дарами. У меня была лишь телепатия. Однако и одного этого мне хватало вполне. Мои мучители бесконечное число раз гипнотизировали меня, усыпляя мою подсознательную защиту, и копались у меня в мозгу с помощью приборов, о которых я, слава Богу, ничего не знал. Они отыскивали очаги сопротивления в моем мозгу и нейтрализовали их, удаляя страхи, пытались обнаружить телепатические центры и стимулировать их. Когда я просыпался после каждого такого сеанса, мне казалось, что все идет нормально, потому что они так меня запрограммировали. Но каждый раз я пробуждался в поту, с пересохшим горлом, красными глазами и раскалывающейся от боли головой. Да еще меня заставляли делать сотни разных упражнений, которые должны были нейтрализовать мешающее мне напряжение, стимулировать мой контроль над своими мыслями, чтобы я почувствовал нарастание собственной силы и начал ею пользоваться. Я должен был отвечать, что изображено на картине, которую я не видел, или что они, испытатели, ели на завтрак, или определить, врут они или нет.

Они почему-то всегда знали, прав я или нет. Я понимал, что у меня в голове происходит что-то такое, чего раньше никогда не было. Я чувствовал, как посторонняя энергия хозяйничает в моем черепе, неизвестная сила будоражит бездействовавшие уголки моего разума. Я не мог контролировать эту силу или придать ей форму мысли, чтобы внедрить ее в чей-то мозг. Я даже не в состоянии был сфокусировать ее на расшифровке того, что мне пытались передать, несмотря на мощную поддержку испытателей.

С самого начала, когда я почувствовал, как во мне действует энергия пси, я стал ненавидеть любые ее проявления. И сколько бы раз они ни отключали меня и ни заставляли просыпаться в холодном поту, ничего не менялось. Как если бы меня принуждали сделать на людях что-то постыдное, вновь и вновь, под их неусыпным наблюдением; будучи замаранным презрением моих стражей, я сопротивлялся тому, что они пытались в меня внедрить: псионы — это отбросы общества, угроза порядочным гражданам, в жизнь которых они пытались вторгнуться. Псионы — это ненормальные. Но мои мучители знали, что я был одним из них…

Когда я делал что-то правильно, я полагал, что доктора должны быть благодарны мне за это. Но они лишь насмехались, приговаривая, что я мог бы догадаться об этом раньше и что я опять не стараюсь добиться результата. Я возражал им, уверял, что пытаюсь, но разговаривать с ними было бесполезно.

— Какого черта вы возитесь со мной, если не можете сделать из меня даже дерьмового телепата? Вы явно ошибаетесь на мой счет, — сказал я однажды Гобе. Я искренне хотел, чтобы они признали свою ошибку, чтобы он сам сказал мне об этом, хотел услышать, что я так же нормален, как и этот докторишка, несмотря на страх, что меня тотчас же отошлют обратно, к ублюдкам из Контрактного Труда.

Гоба взял меня за подбородок и повернул мое лицо к отражению в металлической дверце.

— Вглядись в свое лицо, псион, и задай еще раз свой вопрос: не ошибаюсь ли я насчет того, кто ты такой, — сказал он.

Я не понял и лишь пожал плечами. Он смотрел на меня с отвращением, для меня это было не ново.

— Ты — псион, и не пытайся обмануть себя. У тебя голова, образно говоря, полна тайных шрамов. Это объясняет твою проблему. Однажды ты испытал разрушительной силы телепатический шок, настолько мощный, что произошло нечто вроде короткого замыкания. Твой разум самовосстановился, но потрясение было слишком сильным. Теперь мы пытаемся возродить твои способности. Но ты все еще сопротивляешься…

В его голосе прозвучала как будто личная обида.

— Что еще за шок? — У меня не помещалось в голове, как такое губительное для меня происшествие не оставило даже памяти о себе.

Он пожал плечами.

— В конце концов, это не важно. Нас не это интересует. Мы восстанавливаем функции твоей, так сказать, электрической сети.

«Но я не машина, вы не можете меня перепрограммировать. Я не так прост», — подумал я, страстно желая, чтобы этот ублюдок прочитал мои мысли.

— Возвращайся к упражнениям. — Он отвернулся.

Я оставался на месте, скрестив на груди руки.

— У меня болит голова. Мне не хочется больше этим заниматься.

Он посмотрел на меня.

— Мы здесь работаем над твоими проблемами, но не решаем их. Если хочешь знать почему — обратись к психиатру. А теперь иди работай.

И так проходили дни; я стал настоящим роботом, отвечая, когда приказывал Гоба, разговаривая сам с собой, когда мне хотелось услышать человеческую речь.

Специалисты, занимавшиеся мной, похоже, тоже были роботами, судя по тому, что они говорили. Я даже не знал большинства их имен. Для них я был очередным подопытным кроликом, и каждую ночь меня запирали в клетке. И каждую ночь меня мучили кошмары; я стал спать с зажженным светом. Кошмарные сны, которых я никогда не мог запомнить, уходящие под утро и оставляющие в голове отголоски отчаянных криков. Ни Гоба, ни кто-нибудь другой не знали об этом. Пусть идут к черту, я бы с удовольствием снабдил их рекомендациями, но я перестану уважать себя, если обращусь к ним за помощью.

Наконец, однажды меня показали психологу по их собственной инициативе.

Никто не потрудился мне сообщить о цели этого визита. Единственное, что мне было известно, — меня собирались показать Зибелингу. Казалось, для него это стало еще большей неожиданностью, когда одна из сотрудниц привела меня к нему.

Зибелинг удивленно поднял брови, услышав, что к нему привели Кота. Он проводил ее долгим взглядом, после чего вновь посмотрел на меня. Я видел, какое он испытал изумление, когда, наконец, узнал меня. Я замер, пытаясь стряхнуть с себя неприятное ощущение и тот немой вопрос, который Зибелинг немедленно вонзил в мое сознание. Для меня было внове воспринимать чужие импульсы, к тому же у Зибелинга это получалось гораздо удачнее, чем у тех, кто со мной работал.

Мое замешательство внезапно прошло, я вновь остался один с разворошенными мыслями.

— Сядь, — сказал Зибелинг.

Я опустился на стул с парусиновым сиденьем, металлическая основа скрипнула, как старые кости. Зибелинг поморщился. Я откинулся на спинку стула, сиденье изогнулось подо мной, я осматривал помещение. Это была уже другая комната, с более высоким потолком, ее пронизывали наклонные полосы дневного света. Я попытался представить, какую форму имело здание. Комната, где я находился, походила на все остальные помещения, за исключением того, что сквозь стеклянный потолок можно было увидеть небо. Очевидно, Зибелинг временно использовал эту комнату. Я подумал о том, какое он занимает положение, и не относятся ли к нему так же, как он ко мне. Судя по одежде, между нами все-таки имелась разница. У него по-прежнему был стеклянный шар, правда, насколько я помнил, с другим изображением внутри.