Читать книгу "Расследование смерти мадам Бовари - Филипп Думенк"

Вскрыв желудок, дʼЭрвиль обнаружил довольно большое количество порошка мышьяка: тридцать граммов, или около того. Порошок в виде белых гранул был перемешан с желудочным соком и настойками, с помощью которых у Эммы Бовари пытались вызвать рвоту. Для нее эта доза — если учесть еще и тот мышьяк, который находился в тазу с рвотой, — превышала смертельную. Это подтверждает мнение Ларивьера о том, что удары не были причиной смерти.

Затем дʼЭрвиль упоминал об образцах тканей пищевода, желудка и двенадцатиперстной кишки, необходимых для того, чтобы узнать, не принимала ли женщина какое-либо иное ядовитое вещество, перед тем как проглотить мышьяк.

Руки и ноги покойной были исцарапаны, словно ветвями и колючками — создается впечатление, что перед смертью она бегала по лесу. Ноги были обуты в тонкие кожаные ботиночки, промокшие и заляпанные грязью (странно, что никому не пришло в голову снять их, пока этого не сделал дʼЭрвиль). К нижней части тонкого шерстяного платья пристали колючки с какого-то кустарника — их же обнаружили в волосах и на шали, в которую, судя по всему, женщина куталась. Молодой врач снова обратил внимание, что ее даже не раздели при оказании помощи. Единственная вещь, не отмеченная в отчете (но какому функционеру, какому служащему префектуры интересна подобная деталь?), — это исключительная красота молодой женщины.

— Куда, черт возьми, эта дамочка могла захотеть пойти с такой поспешностью перед смертью? — спросил Делевуа, складывая простыню. — Кто это зимой побежит за город в такой красивой обуви, в снегопад, по обледенелым дорогам?

ДʼЭрвиль с присущей ему тщательностью укладывал свои материалы, а комиссар и Реми осматривали комнату. Это была прямоугольная гостиная средних размеров, обитая обоями в индийском стиле, меблированная с хорошим вкусом и, для маленького провинциального городка, даже с очевидной претенциозностью. Новые портьеры с подхватами украшали два окна, выходившие на улицу, и в то время закрытые ставнями; мебель была красного дерева, в гостиной стояли четыре кресла и пуф, обитые желтым шелком, невысокий стол и фортепьяно с нотами. На камине стояли часы с амурами и две керосиновые лампы Карселя,[5]в корзине возле одного из кресел лежал моток пряжи со спицами и несколько зачитанных журналов. Реми посмотрел на названия: «Корзинка. Журнал для дам» и «Салонный сильф».

Особенно же его поразила висевшая на стене большая картина в овальной золоченой раме, на которой, без сомнения, была изображена покойная. Она сидела в той же комнате, где они сейчас находились, в банальной позе молодой красивой женщины, счастливой и благонравной. Синее муаровое платье открывало прекрасные плечи. В одной руке женщина держала вышивание, а в другой — открытую книгу, название которой нельзя было прочесть. Было очевидно, что художник находился под впечатлением необыкновенных глаз Эммы и потому старался подчеркнуть глубину и целомудренную ясность ее взгляда.[6]

— О такой жене можно только мечтать, — вздохнул Делевуа, неутешно горевавший о своей жене, которая скончалась несколько лет назад.

— Я знаю художника, — отозвался дʼЭрвиль. — Он из Гавра. Каждый год на ярмарку он объезжает красавиц департамента и за тридцать франков предлагает их мужьям сделать портрет жены. Как подумаешь, что это жена Шарля… Ты помнишь, Реми, того толстого простака в нашем классе? Каким образом этот совершенно тупой парень сумел отхватить такую красавицу? Ведь у него даже не было состояния!

— Как говорится, дуракам везет.

— Да, но если отобрать у них то, с чем они счастливы, то они превращаются в тигров!

Реми с удивлением повернулся к дʼЭрвилю:

— Не хочешь ли ты сказать, что Шарль?..

— Нет.

Однако оба одновременно подумали об одном и том же.

В эту минуту часы пробили девять. Канделябры почти догорели и грозили вот-вот погаснуть. Накинув простыню на тело молодой женщины, они отнесли его наверх и положили на кровать. В спальне горел камин, фарфоровый ночник отбрасывал на потолок зыбкие отблески. Женщину одели и накрыли простыней.

ДʼЭрвиль вновь спустился собрать свои склянки и инструменты, после чего ему оставалось только вернуться в гостиницу, где его ждал ужин.

На поминальную трапезу в доме Бовари должны были явиться супруги Омэ, лучшие друзья покойной, мэр Тюваш и кюре Бурнизьен. Шарль был слишком огорчен, чтобы присутствовать там.

Переходя через главную улицу и направляясь к «Золотому льву», Реми радовался, что Ивер хотя бы пешком смог довести их до Ионвиля, иначе им пришлось бы ночевать в старой «Ласточке» и дрожать от холода.

В гостинице подавали суп, яйца, сало и сидр в кувшинах. Деревенский тележник не смог полностью починить дилижанс, и Ивер собирался на следующий день вернуться в Руан, чтобы основательно отремонтировать свою «Ласточку». ДʼЭрвиль, утомившийся в экипаже полиции по дороге в Ионвиль, сказал, что тоже поедет дилижансом вместе со своими склянками.

Покончив с ужином, Делевуа и дʼЭрвиль поднялись в свои комнаты. Движимый любопытством Реми, несмотря на усталость, решил пройтись по улице. Надев широкий плащ, он вышел. От трактира была видна единственная темная улица городка и несколько скромных домов, выстроившихся напротив. Распряженная телега с торчащими оглоблями стояла, по всей видимости, возле мастерской тележника. Справа от постоялого двора красовалось творение детских рук: бесформенный снеговик с глазами из пробок от бутылок сидра, трубкой во рту и метлой в руке.

Через окна домов не пробивался свет, ни одна масляная лампа не была зажжена. Обледенелая земля, как вафля, хрустела под ногами. Вокруг были холод, тишина, мрак, окоченение и неподвижность. Большой кот вдруг выскочил неизвестно откуда и с невероятным проворством проскочил мимо.

Реми сквозь туман направился к дому Бовари. Облачка пара вырывались из его рта и смешивались с холодным воздухом. Подходя, он заметил, что ставни открыты — у тела умершей шло ночное бдение. Через покрытые морозным узором стекла из комнаты, где был установлен гроб, лился свет, как из ярко освещенной часовни. Реми различил три силуэта. Женщина в черном платье — вероятно, жена аптекаря Омэ — сидела в раздумье со сцепленными руками, а может быть, просто дремала. Она словно воплощала собой образ добродетели, сидящей в слезах у изголовья падшей грешницы. Мужчины, один из которых кюре Бурнизьен в духовном облачении, а другой — аптекарь Омэ, сидели за столом. Перед ними стояли два стакана и бутылка, и они перекидывались в карты, захваченные, судя по всему, партией в безик или экарте. В комнате, чтобы оздоровить воздух, курился ладан.

Вероятно, в стороне (с улицы было не видно) находилось тело хозяйки дома. Реми попытался представить ее себе: растерзанная, облаченная в платье, она лежит, смиренно сложив руки; на ногах — свадебные туфли, в которых, по обычаю, ее завтра похоронят.