Читать книгу "Шериф - Дмитрий Сафонов"

Он прикинул, сколько у него денег. Негусто, но на фото хватит. И даже останется на пачку пельменей, которую можно растянуть на два дня. А за два дня что-нибудь изменится.

В этом он не ошибся. За два дня действительно многое изменилось. Все.

* * *

Оскар открыл тугую дверь и вошел в помещение, ярко освещенное люминесцентными лампами, расположенными в два ряда под высоким потолком. На полу лежали разобранные картонные коробки, по краям еще сухие и нежно-коричневые, а в центре — уже разбухшие от влаги и скатавшиеся в грязные комки. Справа мерцало большое зеркало, а прямо напротив входа громоздилась внушительная стойка из деревянных панелей, выкрашенных в черный цвет. За стойкой никого не было, но из-за черной портьеры справа от нее доносились какие-то суетливые звуки: не звон, не грохот и не шорох, а нечто среднее.

Оскар огляделся, прокашлялся и медленно снял пальто. Он повесил пальто на вешалку рядом с зеркалом, что-то фальшиво напевая: просто громко окликнуть фотографа казалось ему невежливым, а молча дожидаться, когда он соизволит выйти, — глупо.

Шум за портьерой прекратился. Оскар ждал, что сейчас кто-нибудь выйдет: возможно, старый лысый еврей с очками на покатом лбу и руками, побелевшими от реактивов. Но никто не появился.

Пинт подошел к зеркалу, внимательно оглядел себя. Не критически, но и без видимого удовлетворения. Усталые глаза, осунувшееся лицо. Если бы ему нужна была фотография в полный рост, то крепкая подтянутая фигура немного скрасила бы общую картину, но фото будет размером три на четыре сантиметра, а там разворот плеч не увидишь.

Оскар взглянул на часы — половина двенадцатого. А может, не торопиться? Успею еще сфотографироваться. А сейчас лучше отправиться домой и завалиться спать. Часа на четыре. А вечером можно будет почитать новый журнал по психиатрии… Кстати…

Он так и не успел составить планы на вечер, потому что звякнули латунные кольца на железной перекладине, и портьера раздвинулась.

Позже Оскар пытался в деталях вспомнить внешность человека, вышедшего к нему, и никак не мог этого сделать. Он помнил только сильное впечатление, которое произвел на него владелец фотосалона.

Высокого роста, худой, даже скорее тощий, с прямыми черными волосами, ниспадавшими до плеч, он возник стремительно и замер, уставившись на Пинта. Фотограф был одет странно — по моде художников девятнадцатого века — во что-то очень свободное из тяжелого красного бархата и с таким же бантом на шее, Пинт почему-то подумал, что «это» должно называться кафтаном. Или камзолом. Или черт его знает как.

Несколько мгновений «художник» стоял неподвижно, словно уже фотографировал клиента, но не на пленку, а на сетчатку своих больших черных глаз, казалось, лишенных зрачков, или это было только причудливой игрой света? Пинт почувствовал себя неловко и потому сказал первое, что приходит в голову в таких случаях: самое естественное.

— Здравствуйте!

Фотограф расплылся в широкой улыбке и поспешил выйти из-за стойки. Он откинул верхнюю панель и проскочил в образовавшийся проем, а когда она за его спиной с грохотом опустилась, то лишь виновато пожал плечами: мол, а что я могу сделать? она всегда так грохочет.

Он подошел к Пинту и протянул узкую ладонь с длинными пальцами.

— Здравствуйте! Вы не представляете, как я рад вас видеть. Заждались! Заждались!

Пинт украдкой окинул взглядом небольшое помещение: про кого этот странный фотограф говорит «заждались»? Он не заметил, чтобы в салоне был кто-то, еще. Или это он себя называет исключительно во множественном числе?

Но фотограф уже взял его под локоть — почтительно, никакой фамильярности — и осторожно увлек в соседнюю комнату, залитую молочно-белым светом. Посередине комнаты стоял низкий табурет, за ним — белый экран из плотной и шершавой материи.

— Присаживайтесь, пожалуйста!

Фотограф махнул рукой: не хуже балерины, танцующей партию умирающего лебедя, — столько было в его движении грации и изящества.

Пинт уселся на табурет. Дежурство выдалось тяжелым, поспать так и не удалось. Да потом еще за завтраком один пациент вознамерился проглотить крутое яйцо целиком, не жуя, и конечно же подавился, чем доставил молодому доктору много хлопот. Оскар улыбнулся, вспомнив этот эпизод, пережитый испуг теперь выглядел комично. Белый свет оказался очень теплым, Оскар почувствовал, что его клонит в сон.

— Не сутультесь! Выпрямите, пожалуйста, спину!

Движение узкой ладони было направлено снизу вверх, словно фотограф подбрасывал в воздух что-то невесомое и очень ценное.

Оскар выпрямил спину и расправил плечи.

— Вот-вот. Хорошо. Теперь головку немного сюда… Еще немного. Вот так.

Фотограф замер, умиротворенный, разглядывая Пинта с затаенной нежностью, будто мать любуется заснувшим младенцем.

Затем он внезапно выхватил из-за спины фотоаппарат и, даже не успев поднести его к лицу, нажал спуск. Яркая вспышка ослепила Оскара, и он непроизвольно зажмурился. Когда он открыл глаза, фотографа в комнатке уже не было.

— Какие фотографии желаете? — донесся приглушенный, словно через подушку, голос.

— Три на четыре, — машинально ответил Пинт, вставая с табурета. Все еще щурясь, он пошел обратно, в главное помещение, откуда дверь вела на улицу. Надел пальто, еще раз посмотрел на себя в зеркало.

Где этот странный фотограф? Куда делся? Платить, интересно…

— Скажите, платить сразу или потом?

Молчание.

Безумец, да еще и альтруист. Точно, они недавно открылись, поэтому я и не замечал этого фотосалона. И, честно говоря, думаю, что скоро закроются. Своим видом и манерами он распугает всех клиентов…

Пинт подошел к стойке:

— Послушайте, я спрашиваю: платить сразу или потом? И снова раздался звон колец, и стремительно, как чертик из табакерки, появился странный фотограф.

— Платить, конечно, сразу. А расплачиваться — потом. Но платить — сразу. С вас шестьдесят рублей.

Оскар тогда пропустил мимо ушей эту бессмыслицу насчет «платить» и «расплачиваться». Его больше волновал вопрос, останется ли ему на пачку пельменей. Пусть даже не самых лучших, таких, где вместо мяса — перемолотые жилы, но ведь есть что-то надо. Он достал из кармана аккуратно сложенную сотню и, тщательно расправив, протянул фотографу:

— Пожалуйста.

Фотограф подмигнул Пинту, пробежался пальцами по кнопкам кассового аппарата, раздался мелодичный звон, и лоток для денег открылся. Фотограф небрежно кинул туда сотенную, достал четыре десятки и вложил их в руку Пинту.

— Завтра, после трех, — проворковал он. — Приходите, все будет готово в лучшем виде.

— Спасибо, — поблагодарил Пинт, убрал деньги и снова вышел под дождь.

По-моему, я поторопился. Мог бы сфотографироваться позже. Теперь тянуть до зарплаты…