Читать книгу "Пьеретта - Оноре де Бальзак"

Брат и сестра рассматривали письмо Лорренов сквозь призму этих воспоминаний, мало благоприятных для Пьеретты. Обременить себя заботами о девочке-сироте, двоюродной сестре, которая как-никак должна стать и наследницей, если никто из них не вступит в брак, — тут было о чем подумать. Вопрос обсуждался со всех сторон. Прежде всего, они и в глаза не видели Пьеретты. Опекать молодую девушку — большая забота. Не свяжут ли они себя обязательствами по отношению к ней? Ведь отправить ее обратно, если она им не понравится, будет невозможно; не придется ли ее к тому же еще и замуж выдавать? А если сам Рогрон подыщет себе богатую невесту в Провене, не лучше ли будет сохранить все их состояние для его потомства? Сильвия считала, что самой подходящей невестой была бы богатая, глупая и некрасивая девушка, которая позволила бы золовке командовать ею. Лавочник и лавочница решили отказать Лорренам. Сильвия взялась ответить на письмо. Но было достаточно текущих дел, и ответ все время откладывался — с ним ведь можно было и повременить; а когда старшая продавщица согласилась начать переговоры о покупке «Домовитой хозяйки», старая дева и думать позабыла о письме. Сильвия Рогрон с братом переехали в Провен за четыре года перед приходом туда Бриго — событием, сыгравшим такую роль в судьбе Пьеретты. Но дела и поступки этих двух лиц в провинции так же нуждаются в описании, как и жизнь их в Париже, ибо Провен для Пьеретты сыграл не менее роковую роль, чем коммерческое прошлое ее кузенов.

Когда мелкий торговец, уехавший из провинции в Париж, возвращается из Парижа в провинцию, он обычно привозит с собой несколько новых замыслов; но день за днем привычный уклад провинциальной жизни засасывает его, и благим начинаниям приходит конец. Вот почему столь незначительны и поверхностны те изменения, которые Париж лишь медленно, постепенно вносит в провинциальную жизнь, что особенно явственно видно при обращении бывшего парижского лавочника в заядлого провинциала. Переход этот переживается как настоящая болезнь. Нет такого розничного торговца, который безнаказанно сменил бы несмолкаемую болтовню на молчание, а парижскую суету — на провинциальное оцепенение. Сколотив капиталец, эти почтенные люди расходуют его на удовлетворение давно лелеемых желаний, охваченные последними порывами энергии, которую не вдруг ведь остановишь. Те, кто не оказался во власти какой-либо мании, путешествуют или с головой уходят в муниципальную политику. Другие увлекаются охотой или рыбной ловлей, донимают своих фермеров или жильцов. Третьи становятся ростовщиками, подобно старику Рогрону, или же, как очень многие, — акционерами. Мечта брата и сестры вам известна: она заключалась в том, чтобы пустить в ход лопатку каменщика — воздвигнуть себе прекрасный дом. Этой навязчивой идее обязаны были своим появлением на площади нижнего Провена тот фасад, который только что рассматривал Бриго, новое расположение комнат в доме и роскошная меблировка. Подрядчик не вбил ни единого гвоздя, не спросив предварительно согласия Рогронов, не давши им подписать план и смету, не объяснив обстоятельно и подробно все свойства предлагаемого усовершенствования, качество и стоимость потребного материала. Если же речь шла о каких-нибудь новшествах во внутренней отделке, то они ведь имелись уже у г-на Гарслана, мэра, или у г-на Тифена, или у молодой г-жи Жюльяр. Ссылка на кого-либо из богатых буржуа Провена неизменно решала спор в пользу предложения подрядчика.

— Если это завел у себя господин Гарслан — ладно, делайте и у нас! — говорила мадемуазель Рогрон. — Верно, уж неплохо, у него есть вкус.

— Сильвия, он предлагает нам карнизы в коридоре украсить овалами.

— Вы называете это овалами?

— Да, мадемуазель.

— А почему? Вот странное название! Никогда не слыхала.

— Но видали?

— Да.

— Знаете ли вы латынь?

— Нет.

— Ну, так вот. По-латыни это значит яйцевидный, ovum — значит яйцо.

— Странные вы люди, архитекторы! — восклицал Рогрон. — Да ведь эти яйцевидные украшения выеденного яйца не стоят, а вы все норовите содрать за них подороже.

— Коридор красить будем? — спрашивал подрядчик.

— Нет уж, не к чему! — возмущалась Сильвия. — Только лишних пятьсот франков!..

— Лестница и гостиная так хороши, что жаль оставлять коридор неокрашенным, — возражал подрядчик. — Молодая госпожа Лесур в прошлом году выкрасила у себя коридор.

— А ведь муж ее прокурор, его могут перевести из Провена.

— О! Он еще будет когда-нибудь председателем суда в Провене! — говорил подрядчик.

— Куда же тогда денется господин Тифен?

— Ну, о господине Тифене можете не беспокоиться. У него красивая жена, его переведут в Париж. Так как же, будем мы красить коридор?

— Да, пусть Лесуры видят, что мы не хуже их! — решал Рогрон.

Весь первый год по водворении Рогронов в Провене был заполнен такого рода обсуждениями, радостью наблюдать за подвигающимися работами, а в связи с ними — усвоением разительных по своей новизне сведений и попытками брата и сестры завязать близкое знакомство с виднейшими семьями города Провена.

Рогроны никогда не вращались в обществе, нигде дальше своей лавки не бывали; в Париже они ни с кем не вели знакомства и теперь жаждали удовольствий светской жизни. Вернувшись в Провен, переселенцы разыскали прежде всего супругов Жюльяр из «Китайского шелкопряда» с их детьми и внуками; потом семью Гепенов, вернее — целый клан Гепенов, внук которых и сейчас еще был владельцем «Трех прялок»; наконец бывшую владелицу «Домовитой хозяйки», г-жу Гене, у которой три дочери были замужем в Провене. Эти три больших рода — Жюльяры, Гепены и Гене — распространились по городу, как сорняки по лугу. Мэр города г-н Гарслан был зятем г-на Гепена. Священник, аббат Перу, был родным братом г-жи Жюльяр, в девичестве Перу. Председатель суда г-н Тифен был братом г-жи Гене, которая подписывалась: «урожденная Тифен».

Царицей города была прекрасная г-жа Тифен-младшая, единственная дочь г-жи Роген, богатой жены бывшего парижского нотариуса, о котором никогда не упоминалось. Красивая, изящная и остроумная, нарочно выданная замуж в провинцию своей матерью, не желавшей иметь ее под боком и взявшей ее из пансиона чуть ли не накануне свадьбы, Мелани Роген смотрела на Провен как на место ссылки и вела себя там удивительно умно. Она получила прекрасное приданое, и у нее были еще лучшие виды на будущее. Что же касается г-на Тифена, то его старик отец почти уже выделил свою старшую дочь, г-жу Гене, дав ей в приданое, в счет наследства, значительную часть своего имущества, — так что отцовское имение, находившееся в пяти лье от Провена и приносившее восемь тысяч франков дохода, целиком должно было отойти к сыну. Таким образом, Тифены, у которых при вступлении в брак было двадцать тысяч ренты, кроме дома и председательского оклада, могли рассчитывать в будущем еще на двадцать тысяч франков в год. «Жалеть их не приходится», — говорили в Провене-Великой, единственной заботой прекрасной г-жи Тифен было достигнуть того, чтобы мужа избрали в депутаты. Депутат получил бы место судьи в Париже, а тогда уж она живо добилась бы его перевода из трибунала в королевский суд. Вот почему она со всеми ладила и всем старалась понравиться. И что самое удивительное — ей это удавалось! Два раза в неделю она принимала провенскую буржуазию в своем красивом доме в верхнем городе. Эта молодая, двадцатидвухлетняя женщина не сделала еще ни одного ложного шага на столь скользком пути. Она весьма искусно льстила самолюбию каждого, умела играть на слабых струнках, с солидными людьми бывала солидна; с девицами — девически молода; с мамашами — полна материнских забот; с молодыми женщинами — предупредительна и весела и со всеми — очаровательно любезна. Словом, то была жемчужина, сокровище, гордость Провена. Она еще и не заикалась о своем желании, а уже все избиратели Провена только и ждали, чтобы их дорогой председатель суда достиг надлежащего возраста и можно было избрать его в депутаты. Каждый верил в его таланты и, видя в нем для себя заручку, рассчитывал на его покровительство: о, г-н Тифен сделает карьеру, он будет министром юстиции, он не забудет о Провене!