Читать книгу "Гордая американка - Жюльетта Бенцони"

В самую брачную ночь, в поистине королевских апартаментах филадельфийского отеля «Белль-Вью», он испытал чуть ли не суеверный трепет, когда перед ним предстало великолепие готового отдаться ему юного тела. Испытывая преклонение перед красотой, он был готов рухнуть на колени, чтобы насладиться этой изысканной статуэткой из живой плоти. Он долго довольствовался тем, что любовался ею, не смея до нее дотронуться, в итоге лишившись и сил, и даже голоса; вящим унижением стало для него удивление, которое он прочитал в черных глазах Александры. Тогда его обуяла страшная ярость, перешедшая в неуемное желание; это спасло его от того, чтобы превратиться для нее в посмешище, но, не в силах перенести мысль, что сейчас она утратит к нему всякий интерес, он овладел девушкой с лихорадочной торопливостью, чего с ним никогда прежде не бывало, и быстро растянулся на спине, обессиленный и разочарованный.

– Прости меня! – пробормотал он. – Я… я не хотел…

– Ничего, – отозвалась она с сострадательной улыбкой, словно он опрокинул чашку с чаем ей на платье.

Остаток ночи прошел в полной тишине. Джонатан спал, как сурок. Что до его жены, то она пришла к выводу, что романисты сильно преувеличивают радости любви; впрочем, она испытывала достаточно сильную привязанность и уважение к тому, чьим именем теперь называлась, и поспешила отнести происшедшее с ней к мало приятным, хоть и обязательным обстоятельствам семейной жизни. В ближайшем будущем ее ждало столько приятных утешений…

В дальнейшем все оставалось по-прежнему. Каждую ночь во время свадебного путешествия в Саратогу и столицы канадских провинций, в одной из которых плечи Александры украсила чудесная соболья накидка, Джонатан, так и не сумевший избавиться от опасения оказаться не на высоте, ограничивался лишь быстрыми объятиями, не тратя времени на любовные приготовления; отсутствие опыта и скромность самой Александры также не поощряли его к иному поведению. Зато они много разговаривали. Нехватка телесного контакта компенсировалась контактом духовным: они говорили об искусстве жить и искусстве как таковом, о литературе, театре, музыке, общественных проблемах и величии Америки; им не удалось достигнуть согласия лишь по двум вопросам: криминологии и полезности поездок в Европу.

Все это вынуждало обоих предвкушать завершение свадебного путешествия и переход к обычной жизни супружеской пары. Прибыв в Нью-Йорк, отказавшись от заезда в Ньюпорт, они с радостью заняли каждый свои покои. Впрочем, Джонатан завел не слишком обременительную привычку заявляться ежевечерне к жене и любоваться ею, когда она снимает вечерний туалет. Задерживался он у нее не чаще одного-двух раз в неделю: он смирился с мыслью, что не сумеет овладеть этой обожаемой им женщиной настолько полно, насколько ему хотелось бы, к тому же он знал, что так и не сможет произнести слов, которые сделают его посмешищем в ее глазах или хотя бы вызовут улыбку.

Прошло каких-то несколько недель – а у них уже наладилось уютное согласие, отличающее престарелые пары, которые связывает привязанность, взаимное уважение и многочисленные общие интересы. Джонатан погрузился в дела, а Александра, вообразившая, что познала любовь, хотя на самом деле ей приоткрылся лишь самый ее краешек, окунулась в светскую жизнь, которую быстро стала путать со счастьем.

И лишь в этот вечер на корабле она надолго застыла перед туалетным столиком, медленно делая то, что всегда совершала без помощи горничной: без конца расчесывала свои длинные волосы, полировала ногти, чистила до блеска колечки, снимала с лица легчайший слой косметики. Потом она загляделась на свое отражение в зеркале, на самом деле ничего не видя: ей не давали покоя странные речи тетушки Эмити. Неужели ей еще не все дано? А она-то уже считала себя пресыщенной…

Тем временем Антуан Лоран попивал в капитанской каюте выдержанный коньяк. Он был давно знаком с капитаном судна Морра, с самого первого плавания «Лотарингии». Им нечасто приходилось видеться, но от этого их отношения делались только теплее. Лоран специально провел в Нью-Йорке два лишних дня, чтобы отплыть именно на этом судне, к которому питал пристрастие. Теперь он наслаждался отдыхом после длительной тайной миссии, в которую его отправило правительство президента Лубе – впрочем, наотрез отказавшееся бы сознаться в этом.

Истина же состояла в том, что прошлым летом Антуан, талантливый художник, особенно по части портретов – что позволяло ему скрывать иные свои, не столь подходящие для обнародования делишки, – отбыл из Франции вместе с инженером Филиппом Бюно-Вария, бывшим прежде компаньоном Фердинанда де Лессепса в разработке проекта канала через Суэцкий перешеек. Тот проект им удалось с блеском осуществить, невзирая на невиданную неразбериху при работах. Бюно-Вария направлялся в Вашингтон для встречи с президентом Теодором Рузвельтом, Лоран же сопровождал его, обеспечивая безопасность. Во время встречи предстояло обсудить завершение американцами работ, которые пришлось приостановить из-за ужасного политико-финансового скандала, потрясшего до основания Бурбонский дворец и запятнавшего грязью немало уважаемых деятелей.

Но президент Соединенных Штатов поклялся подарить стране капал! С другой стороны, от французов исходила нехитрая идея: сделать так, чтобы над Панамой, остающейся пока под контролем Колумбии, задули ветры свободы. Иными словами, устроить маленькую революцию, от которой будет не слишком много ущерба, поскольку противник находится по ту сторону высоких гор; тем временем американский флот будет невинно плавать вдоль берега, чтобы помешать колумбийцам преодолеть горную преграду.

Все удалось как нельзя лучше, практически без кровопролития: в ноябре 1903 года население Панамы выступило против Колумбии, осуществив таким образом самую мирную революцию в истории. Под защитой американского флота возникло новое государство, а Колумбия, поднявшая оглушительный крик, получила двадцать пять миллионов долларов, чем и довольствовалась.

По сути дела, задача Антуана Лорана была куда проще, чем могло показаться. Впервые в жизни ему поручили дело, оказавшееся сплошным отдыхом, но одновременно сослужившее ему неплохую службу, поскольку новое правительство щедро отблагодарило его за роль, которую он сыграл в революции. Во Франции его не ждали какие-либо неотложные дела, поэтому он позволил себе устроить нечто вроде зимних каникул и потратить немного из так просто доставшихся ему денег. Он погрузился в Колоне на корабль, доставивший его в Новый Орлеан, где он пробыл несколько недель. После поездки на восточное побережье Соединенных Штатов он вернулся в Нью-Йорк, где намеревался немного развлечься.

Но здесь его подстерегала неудача.

Обогатившись за счет щедрых панамских подношений, среди которых было несколько изумрудов, он не хотел заниматься излюбленным спортом, а именно кражей драгоценностей, выделяющихся редкой историей или красотой. А ведь американские дамочки были увешаны ими с ног до головы! Они усеивали ими свои колье, цепочки, кольца, браслеты, пояса, диадемы, едва ли не конские сбруи; но драгоценностей было слишком много, а он любил редкие вещицы, его прельщали изделия невиданные, труднодоступные. Американское богатство показалось ему слишком свежеиспеченным, бряцающим, лезущим в глаза. Какой смысл идти на риск в такой обстановке?