Читать книгу "Путешественница. Книга 2. В плену стихий - Диана Гэблдон"

Он отрезал себе внушительного размера кусок телятины, обмакнул в лужицу винного соуса и стал жевать, задумчиво глядя на Джейми.

Наконец, очевидно придя к какому-то решению, он пригубил вина и непринужденным тоном произнес:

— Мы встречались на равнине, кузен.

Я недоуменно воззрилась на него, а Джейми после паузы ответил:

— И мы расстались на площади.

На узком лице Джареда расплылась широкая улыбка.

— О, вот это гарантия помощи. Я догадывался, но не был уверен и решил, что испытание того стоит. Где тебя посвятили?

— В тюрьме, — лаконично отозвался Джейми. — Инвернесская ложа, как понимаешь.

Джаред удовлетворенно кивнул.

— Прекрасно, это то, что надо. Ложи есть на Ямайке и Барбадосе. У меня заготовлены письма к тамошним мастерам. Но самая большая ложа находится на Тринидаде — в нее входит более двух тысяч членов. Если тебе понадобится серьезная помощь в поисках паренька, обращайся к ним. Рано или поздно все, происходящее на островах, становится известно ложе.

— Может быть, все-таки расскажете, о чем идет речь?

Джейми взглянул на меня и улыбнулся.

— О вольных каменщиках, англичаночка.

— Ты масон? — выпалила я. — Ты мне этого не говорил.

— Он и не должен был говорить, — резковато заметил Джаред. — Ритуалы вольных каменщиков тайные, они известны только посвященным. Я не смог бы дать Джейми рекомендаций для ложи Тринидада, если бы он уже не был одним из нас.

Разговор снова стал общим, когда Джейми и Джаред принялись обсуждать снабжение «Артемиды», но я помалкивала, сосредоточившись на телятине. Это происшествие, хоть и малозначительное, напомнило о том, как мало я, по существу, знаю о Джейми. А ведь когда-то я, наверное, сказала бы, что знаю его так хорошо, как один человек может знать другого.

Теперь тоже бывали моменты, когда мы говорили по душам, и я после любовных объятий засыпала на его плече, чувствуя, что его мысли и чувства для меня так же прозрачны, как хрусталь винных бокалов на столе у Джареда.

Но бывало, я неожиданно спотыкалась о какой-то неведомый мне эпизод из прошлого Джейми или он замирал с отсутствующим видом, вдруг оказавшись во власти того времени, когда меня не было с ним.

Тогда я чувствовала себя неуверенно и одиноко, балансируя на краю разделявшей нас пропасти.

Нога Джейми прижала мою под столом, и он, посмотрев на меня с затаенной улыбкой, приподнял бокал, как бы произнося тост. Я улыбнулась в ответ, немного успокоившись. Этот жест пробудил воспоминание о нашей брачной ночи, когда мы сидели рядом, пили маленькими глотками вино, чужие, боявшиеся друг друга, и между нами не было ничего, кроме брачного контракта и обещания быть честными друг с другом.

— Есть вещи, которые ты, может быть, не сможешь мне рассказать, — сказал тогда он. — Я не стану расспрашивать тебя. Но если ты все-таки решишь рассказать, пусть это будет только правда. Между нами нет ничего, кроме уважения, а во взаимном уважении всегда найдется место для личных секретов, но не для лжи.

Я сделала большой глоток, чувствуя, как заклубился в голове хмель и теплый прилив согрел мои щеки. Джейми сосредоточил на мне все свое внимание, игнорируя монолог Джареда о корабельных галетах и свечах. Его нога теснее прижалась к моей.

— Ага, я займусь этим утром, — сказал он в ответ на вопрос Джареда. — Но сейчас, кузен, я лучше пойду. День выдался нелегкий.

Он отодвинул стул, встал и протянул мне руку.

— Ты со мной, Клэр?

Я встала. Вино растеклось по моим жилам, наполняя тело теплом и слегка кружа голову. Наши взгляды встретились в полном понимании. Между нами снова существовало уважение, оставлявшее место для всех наших секретов, которыми можно будет поделиться в свое время.

Утром Джейми, мистер Уиллоби и Джаред отправились по своим делам, а у меня имелось собственное, которое я предпочитала сделать одна. Двадцать лет назад в Париже были два человека, которые много для меня значили. Мэтр Раймон, как выяснилось, умер, да и шансы застать в живых вторую особу были невелики, но я считала необходимым проверить эту возможность перед отплытием из Европы. Если у нас и был шанс увидеться, то, скорее всего, последний. С этой мыслью и с бьющимся сердцем я села в экипаж Джареда и велела кучеру вести меня в больницу «Обитель ангелов».

На маленьком кладбище, отведенном для женского монастыря, под сенью высокого собора, находилась могила. День стоял хмурый, с Сены тянуло зябкой сыростью, но окружающие кладбище стены защищали от ветра. От бледных известняковых плит разливался отраженный мягкий свет. Ветви облетевших деревьев выделялись на фоне неба изящным кружевом, а темно-зеленый, не боявшийся холода мох лелеял камни на своем мягком ложе.

Это было маленькое надгробие из нежного белого мрамора, увенчанное парой херувимских крыл, с высеченным на нем одним-единственным словом — «Вера».

Я стояла, глядя на него, пока у меня не затуманилось в глазах. Я принесла цветок, розовый тюльпан, который удалось раздобыть в декабрьском Париже лишь благодаря тому, что у Джареда была своя оранжерея. Я опустилась на колени и положила его на камень, погладив пальцем мягкий изгиб лепестка, как будто это была щека младенца.

— Я думала, что не заплачу, — произнесла я немного погодя и почувствовала на своей голове ладонь матери Хильдегард.

— Le Bon Dieu, Добрый Господь распоряжается делами так, как считает наилучшим, — сказала она тихо. — Но Он редко снисходит до того, чтобы объяснить свое решение.

Я сделала глубокий вдох и вытерла щеки краем плаща.

— Правда, это было очень давно.

Я медленно поднялась на ноги и, повернувшись, увидела, что мать Хильдегард смотрит на меня с глубоким сочувствием и интересом.

— Я заметила, — медленно произнесла она, — что, если речь идет об отношении матерей к их детям, время не имеет значения. Его словно и нет. Сколько бы лет ни было ребенку, мать в мгновение ока может снова увидеть дитя таким, каким оно родилось, каким было, когда училось ходить, в любом возрасте в любое время, пусть это «дитя» давно выросло, повзрослело и имеет своих детей.

— Особенно когда они спят, — сказала я, снова взглянув на маленький белый камень. — Тогда ты всегда можешь увидеть младенца.

— Верно, — согласилась она. — Правда, глядя на тебя, я подумала, что у тебя есть и другие дети.

— Еще один ребенок. Но откуда вы, монахиня, столько знаете о матерях и детях?

Маленькие черные глаза проницательно смотрели из-под тяжелых надбровных дуг с поредевшими и совсем седыми бровями.

— Старухам не спится, — пожала она плечами. — Порой ночами я хожу по палатам. Бывает, больные разговаривают со мной.

С годами она несколько усохла, и некогда широкие плотные плечи стали хрупкими под черной саржей монашеской сутаны. Даже при этом она возвышалась над большинством монахинь, еще больше похожая на пугало, но, как всегда, производившая неотразимое впечатление. У нее появился посох, но держалась она прямо, походка оставалась решительной, а посох служил не столько для того, чтобы на него опираться, сколько для устрашения и вразумления бездельников.