Читать книгу "Ведьмин подарок - Сергей Пономаренко"

Через полчаса, потрясенная тем, что неожиданно стала владелицей столичной квартиры, я вышла на улицу. Вот теперь у меня внутри пело, ликовало, несмотря на усилия сдержать рвущиеся эмоции воспоминаниями о добрейшей Ларисе Сигизмундовне. Но вместо образа милой старушки в памяти возникло другое: «Провинциалка! Охотница за жилплощадью! Задурила голову бедному мальчику!» Раскрасневшееся лицо мамы Егора вновь возникло у меня перед глазами. После нелепой гибели Антона[8], отношения с которым было трудно назвать любовью, в мою жизнь вошел Егор — он вел в нашей газете разделы политики и международной жизни. Сын известного дипломата, выпускник Института международных отношений, он свободно владел английским и немецким языками. Егор быстро создал себе имя, стал очень хорошо зарабатывать, занимаясь независимой журналистикой, что удавалось немногим.

В подвальном помещении нашего офисного здания были установлены четыре стола для настольного тенниса. Как только я узнала об этом, программа моих обеденных перерывов была определена. Я нашла себе Занятие по душе, и надо еще учесть, Что в школе я была одним из лучших игроков в пинг-понг. Однажды моим соперником стал Егор, редко появлявшийся у столов для пинг-понга и державшийся среди сотрудников редакции особняком. Он проиграл мне три партии подряд с разгромным счетом и «завелся». Раскрасневшись от напряжения, он попытался отыграться, но ему это не удалось. Егор назначил мне новую встречу, решив перебороть моё мастерство своим упорством, но Судьба распорядилась так, что, вместо того чтобы играть друг против друга, мы, уже как партнеры, сыграли «два на два» и выиграли. Довольный Егор вечером пригласил меня «на суши» и за столиком в ресторане похвастался, что хорошо играет в большой теннис, а также заметил, что пинг-понг для него просто баловство. Вскоре он привел меня на корты, и я очень быстро научилась играть, но здесь уже доминировал он.

Обнаружив, что у нас много общего, мы стали все больше времени проводить вместе, и наше общение вышло за пределы кортов.

Вскоре мы стали близки, и я почувствовала, что влюбилась в него. Несмотря на его кажущееся высокомерие, я разглядела в нем достаточно ранимого человека, не совсем уверенного в себе, скрывающего это под внешней бравадой. Любил ли он меня? Я считала это вполне естественным, ни капельки не сомневаясь в том, что он любит меня. Мне казалось, что он растворился во мне так же, как и я растворилась в нем. Сомнений в его любви у меня не было до тех пор, пока не произошла встреча с его родителями, неожиданно вернувшимися с дачи и заставшими нас в постели. До этого ни разу не видевшие меня, они, тем не менее, заранее составили обо мне мнение. Его мать налетела на меня, как фурия, обвинив во всех смертных грехах, а главное — в том, что я хочу окрутить их драгоценного сыночка. Егор стоял рядом с безмятежным видом, словно все это его не касалось, и не произнес ни слова в мою защиту. Такой же фурией, жутко разозлившись на него, я вылетела из их квартиры. После этого инцидента я стала избегать Егора.

— Все, что с нами происходит, — лишь плод нашего воображения. Мир сложен или прост — зависит от дуновения мысли… — сказала я, когда мы встретились на нейтральной территории — в суши-баре.

— Ты что, обиделась на мою маму? — удивился он. — Она не дипломат и все вещи называет своими именами.

— Так значит, я — провинциалка, охотящаяся за жилплощадью твоих родителей?! — Я снова стала закипать.

— С одной стороны, это не так, но с другой стороны, если посмотреть на это глазами моих родителей… — начал он, но не успел закончить фразу, как все суши из моей тарелки вместе с соусом перекочевало на его брюки.

Это значило, что ОН НЕ ПРАВ и у меня нет сил словами доказывать его неправоту. Его слова ранили меня в сердце, а такая рана для любви смертельна.

— Настоящая провинциалка! Жлобиха! — зашипел он с ненавистью, и его взгляд был полон презрения.

Лучше бы он выругался или даже ударил меня. Любовь порождает сильные эмоции, порой они не подвластны разуму. Но презрение в его взгляде было подобно змее, прятавшейся в траве и только сейчас показавшейся оттуда. Презрение страшнее безразличия. На чье угодно презрение и безразличие мне плевать с высокой колокольни, но только не на ЕГО. Мне стало до боли ясно, что он полностью разделяет взгляды своих родителей в отношении меня. Он как высшее существо снисходит к низшему (это я!) только из-за моего тела. Символично, что наши отношения, начавшись с суши, им же и закончились. Не знаю, чем он привязал меня к себе, но я до сих пор люблю его и поэтому… ненавижу! В школе спорт — легкая атлетика — заменил мне многие девчачьи увлечения, в том числе и интерес к сочинительству стихов. Я любила Цветаеву, Ахматову, Пастернака, Ахмадуллину, но сама не тяготела к написанию стихов, а после разрыва с Егором слова сами собой собирались в стихотворные строки и выплескивались на бумагу. Сомневаясь в их художественной ценности, я только Марте, единственному человеку, посвященному в мои отношения с Егором, показывала плоды своего сочинительства. Та улыбалась, Хвалила стихи, но я понимала, что моя добрейшая подруга иного и не могла сказать. Егор старался попадаться мне на глаза и просил о встрече, но я категорически отказывала ему, а ночью страдала от желания его увидеть и обливала подушку слезами.

Назначь свидание — во сне,

Я прибегу, я прилечу.

Луна — мой лучший друг, и Сон,

Но ты не снишься мне…

Назначь свидание во сне.

Месяц назад Егор перешел в другую газету, и я вздохнула с облегчением: не надо было больше напрягаться, принимать безразличный вид при случайных встречах с ним в коридоре. С глаз долой — из сердца вон! Но теперь воспоминания вновь накрыли меня, и стало так горько на душе! Мне не хватало сил вырвать свои чувства с корнями, заглушить мою боль.

Несмотря на неурядицы в личной жизни, я не собираюсь нести крест несчастной и обиженной. Будущее в руках человека, и в каком цвете он его видит, таким оно и приходит. Грядущее, еще недавно мрачное, назавтра уже не ужасало. Я прогнала прочь мысли о Егоре — пройдет время, и я излечусь. Моей спасительной молитвой в самый Тяжелый период стали слова: «Мы больше никогда не увидимся. Он не будет сжимать мои холодные ладони в своих — горячих. Он не будет смотреть так, что можно лопнуть от счастья. Он не будет называть меня „любимая“. И даже „милая“ не будет. И самое главное: он не любил, не любит и не будет любить. Никого. Кроме себя».

Два года назад я поселилась у Ларисы Сигизмундовны. По непонятным для меня причинам старая женщина прикипела ко мне душой и расстроилась, когда я покинула ее, сняв отдельную однокомнатную квартиру. Неоднократно Лариса Сигизмундовна просила меня вернуться, но уже не в качестве квартирантки, а, как она по-старинному выражалась, «компаньонки». Однажды она даже сказалз нелепую вещь, что, когда ей было шестнадцать лет, я спасла ей жизнь. Мне тогда стало смешно и грустно — видимо, столетний возраст все более давал о себе знать, раз этой очень умной и сильной женщине грезится такое.