Читать книгу "Скажи, что простишь - Маргарита Дюжева"

с рук не спустит.

***

— Ты случайно не обнаглел, Малов? — прихожу в себя и встаю у него попрек дороги, — какого черта ты заваливаешься, как к себе домой?

Он скидывает зимние кроссовки и разворачивается ко мне с самым убийственным выражением своей блядской физиономии:

— Проведать решил бывшую жену. Узнать, как у нее дела. Не соскучилась ли.

— Прекрасно у меня дела! Были! До того, как ты приперся! И нет! Не соскучилась.

— Да? Жаль, а я вот скучал, — криво усмехается Егор. И мне хочется треснуть ему по голове за то, что смеет глумиться после всего, что натворил, — и дела не очень.

Не могу удержаться и с милейшей улыбочкой интересуюсь:

— А в чем дело? Кто обидел Егорика? Кто расстроил бедного пупсика?

Малов скрипит зубами и надвигается на меня, как гора. Злая такая гора, обиженная.

— Зараза одна, из-за которой я вчера себе чуть хозяйство не отморозил, опозорился на весь двор и вдобавок просрал телефон. А там, между прочим, была папка с важными документами, которых больше нигде.

— Какой кошмар. Мне дать тебе денежку на новый? — скалю зубы, мстительно думая о том, что телефон лежит в мусорке, всего в нескольких метрах от него.

Будь мы в хороших отношениях, я бы непременно отдала его. Но мы друг другу никто. Просто бывшие, которые не смогли и пары месяцев продержаться в браке.

Неудачники…

— Пожрать есть чего? — внезапно меняет тему Егор

— Что? Нет!

Но его уже не остановить. Он нагло топает на кухню и еще наглее сует свой нос в мой холодильник. Все, как прежде, когда приходил домой.

От его присутствия моя и без того небольшая кухня становится еще меньше, а сердце в груди в сто крат быстрее. Одно дело страдать по нему издалека и совсем другое – видеть на своей территории, слышать голос и чувствовать запах одеколона.

Малов пахнет так же, как и раньше цитрусово-спортивным, энергичным, заводным. Меня кроет дежавю и горечью от потерянного счастья. Чего ему не хватало? Зачем женился, если сам же все сломал? Невыносимо просто.

— Выметайся из мой квартиры! Немедленно!

— Ну, что ты, милая. Я только пришел. О, колбаска!

— Егор! — хватаю его за руку и тут же отскакиваю, потому что обжигает безобидным прикосновением. А этот гад берет и перехватывает, так стремительно, что я даже пикнуть не успеваю, и дергает обратно, буквально впечатывая в себя.

Испуганно вскинув голову, я тут же отхватываю приступ паралича. Серые глаза так близко, и в них столько всего кипит, что не разобрать.

Пытаюсь сглотнуть, но ком намертво стоит поперек горла, мешает дышать, и в груди так мало места остается, что даже глоток кислорода не влезает. А еще живот наливается позорной тяжестью, которая стягивается тугими кольцами и пульсирует.

Я ненавижу его! За то что предал, за то, что променял на другую или других, за то, что так просто отпустил. До дрожи ненавижу, но дурацким трусам на это пофигу. Они промокают за три секунды. За три гребаные секунды! Да с Мироном полчаса прелюдии мало, чтобы хоть на половину раскочегарить, а тут просто по щелчку.

От этого обиднее во сто крат. Почему мужик, от которого у меня плывут мозги, кипит кровь и мокнет между ног, оказался такой скотиной?

— Отпусти, — выдавливаю сквозь зубу, — немедленно убери от меня свои лапы.

— А если нет? — наглая ухмылка. Наглые глазищи. Морда наглая! — я по твоей вине вчера по сугробам барахтался. По-моему, ты мне должна компенсировать моральный ущерб.

— Ты сдурел, — я вырываюсь, а он, подхватив меня под зад, отрывает от пол и усаживает на кухонный гарнитур, тут же нагло вклиниваясь между ног.

От неравной борьбы домашняя туника, голубая в розовый цветочек, позорно задирается, открывая его взгляду простое белье.

Взгляд тут же темнеет.

— Спорим, уже готовая? — Егор тянется к развилке между бедер.

Я хватаю его за руки, пытаясь избежать позорного провала. Проще сдохнуть, чем показать ему, что хочу до одури, и все мое естество полыхает от предвкушения.

— Не смей прикасаться! Мне противно!

— Врешь, — тихо смеется, — Тебе говорили, что ты охренительно пахнешь, когда хочешь трахаться?

Да! Он и говорил! Он вообще любил говорить всякие пошлости, от которых сносит крышу и напрочь забываешь о воспитании, выпуская на волю голодную до секса, бешеную кошку.

— А ты пахнешь своими девками!

Егор демонстративно нюхает свое плечо:

— Что-то не чувствую. С утра мылся.

— Я чувствую! Пусти меня, — упираюсь ему в грудь, но он играючи сминает сопротивление, прижимая к своей груди и внезапно утыкается своим лбом в мой.

— Ленка… — в голосе такая тоска, что меня парализует, — я ведь и правда соскучился. Пришел, чтобы высказать все, что думаю, и сорвался…

Простые слова простреливают до самого пупка. Вред ведь, сукин сын! Врет! Мстит за вчерашний голожопый полет.

— Неужели в городе закончились свободные дырки между ног? Не знаешь куда податься? — шиплю дрожащим голосом, — так я подскажу. Дверь у тебя за спиной!

— Я от тебя отделаться никак не могу. Не видел четыре месяца и зашибись все было, а теперь снова накрыло. Аж тошнит.

Ах вот как. Тошнит, значит? Прекрасно.

Проглотив обиду, равнодушно выдаю:

— Это потому, что ты полез кататься на простынях до того, как кукле той вдул. Сперматоксикоз.

Недовольно цыкнув, Малов замолкает, а взгляд еще более тяжелый, полный желания и решимости, впивается в мои губы. Кажется, время разговоров закончилось.

И чтобы остановить свое падение, я выпаливаю первое, что приходит в голову:

— И вообще! Я выхожу замуж! Так что хватит меня лапать!

***

—