Читать книгу "Инспекция. Число Ревекки - Оксана Кириллова"

сегодня осмотреть вживую.

– По отчетам было видно, насколько возросла эффективность процесса, – согласился я, не отрываясь от карты, – но изначально, помню, лагеря Глобочника[12] обходили вас по показателям.

Я буквально ощутил спиной досаду Хёсса и улыбнулся. Тот вернулся в свое кресло.

– Будем откровенны, фон Тилл, Глобочнику было проще. Его людям не приходилось проводить селекции. Пришел транспорт – всех сразу на уничтожение. А у нас? Транспорт придет – сперва разбери, кого в газ, кого на работы. Живых размести, накорми, одень, обуй и следи еще за ними, чтоб работали исправно. Глобочник – напыщенный глупый крикун, к тому же дилетант в деле специальных акций. Зато обожает всеобщее внимание. Слышал, что он устроил после приказа о закрытии своих лагерей?! Уму непостижимо! Я имею в виду, операцию «Эрнтефест»…

– Знаком в общих чертах, – уклончиво произнес я, впервые услышав про подобную операцию.

– Когда Крюгер[13] получил предписание закрыть все лагеря в регионе Люблина, там находились чуть больше сорока тысяч заключенных. От них надлежало избавиться в течение нескольких суток. Задача не самая сложная, но, когда в твоем распоряжении устаревшие моторы, а не современные газовые комплексы, она превращается в катастрофу. Ты даже представить себе не можешь, какая там случилась бойня! В Майданеке за сутки расстреляли почти восемнадцать тысяч! За сутки, – Хёсс передернул плечами. – Я даже думать не хочу, что там творилось в эти сутки. Судя по всему, расстреливали из пулеметов.

Я пораженно уставился на Хёсса, не в силах уложить в своей голове эти цифры со сроками и методами.

– Да ты, верно, шутишь? – Я совершенно позабыл о том, что еще минуту назад дал Хёссу понять, что знаю об этой операции.

Хёсс с серьезным видом покачал головой.

– Отнюдь. Всех перестреляли, постройки демонтировали, землю вспахали, на ней поставили какие-то фермы, насколько мне известно, в них даже пришлось заселить специальных людей, которые приглядывают, чтоб местные не рыли землю.

– Для чего? – еще более удивился я.

– А ты не знаешь? Одна из наших забот. Как бы мы ни скрывали происходящее, местные все понимают. Потом пытаются разрыть захоронения евреев в надежде найти там еврейские капиталы. Идиоты, что я еще могу сказать? Этих горе-копателей ждет жестокое разочарование – у этих трупов нет не то что денег и драгоценностей, но даже волос и зубов.

Хёсс задумчиво посмотрел на бутылку с коньяком, словно размышлял, стоит ли еще добавить, и все же плеснул себе в чашку. Кофе он не стал добавлять. Сделав глоток, он уставился в меня долгим проникновенным взглядом, но по его глазам я понял, что он даже не замечает меня.

– Одному парню из команды Глобочника все же стоит отдать должное, – наконец произнес он, – Вирту[14]. Когда его поставили во главе Белжеца, он смекнул, что для сжигания трупов лучше использовать самих же евреев. Это избавляет наших людей еще от одной психологической сложности, а главное, вбивает клин между ними. Разобщенная масса всегда слабее, понимаешь? А разобщить ее нетрудно – главное, найти подходящую точку, на которую надо жать.

Мне вдруг вспомнилось, как заповедовал Эйке: «Divide et impera»[15].

– Когда решили чистить гетто в Варшаве, то столкнулись с серьезной проблемой: наши солдаты не знали его территории, а евреи расползлись как тараканы по чердакам и подвалам. Этих крыс выкуривали, поджигая дома, они валились из окон на мостовые, ломая руки и ноги, и ползли к другим домам, чтобы оттуда продолжать отстреливаться теми переломанными руками. Страшное дело. Когда не осталось целых домов, они ушли держать оборону в канализацию. Топили их там, закидывали дымовые шашки, от дыма, жара, взрывов и голода они с ума сходили, но не сдавались. И тогда наши поняли, что без содействия еврейской администрации не обойтись. Членам администрации предложили сделку: их семьи будут вычеркнуты из списка на депортацию, взамен они оказывают нашим парням помощь в поимке. Так те побежали впереди наших! Безусловно, были и такие, кто внезапно заболел совестью. Но этим дали понять, что их близких расстреляют тут же, без всякой депортации. Спасая своих детей, жен и родителей, еврейская полиция вытаскивала этот сброд из таких нор! И эта же еврейская полиция сама и избивала до полусмерти тех, кто сопротивлялся. Когда знаешь, что от этого зависит жизнь твоего ребенка, фон Тилл, то бьешь на совесть, уж поверь. И вскоре обычные обитатели гетто стали ненавидеть еврейскую полицию едва ли не больше, чем наших парней. Знаешь, вот это все сентиментальное «вести на смерть собственных братьев»… Это блестящая реализация принципа, который еще никогда не подводил, – разделяй и властвуй, фон Тилл, разделяй и властвуй, – повторил он. – Чем больше среди них взаимной ненависти, тем проще управлять ими. В Аушвице каждый мой парень знает, что любую вражду между ними нужно поощрять. Впрочем, это несложно, фон Тилл. Даже здесь они умудряются конфликтовать и откровенно враждовать. Социал-демократы с коммунистами, коммунисты с националистами, французские националисты с советскими коммунистами, испанские националисты с испанскими же республиканцами, итальяшки с испанцами, русские с французами. Уж не знаю, что им делить. Если этот ад не смог их примирить и сплотить, то я отказываюсь даже пытаться понять природу этих существ. Эйхман как-то поделился со мной одной информацией, – вспомнил комендант. – Ты же в курсе, что в каждой стране он начинает чистку с евреев приезжих, без гражданства, и только потом, если жесткой реакции от местного населения не следует, он принимается за местных евреев, стремясь сделать территорию полностью judenrein[16]. Так вот, голландские ассимилировавшиеся евреи почему-то возомнили, что для нас действительно есть какая-то разница между ними и приезжими евреями. И, думая, что в этой разнице их спасение, они сделали все, чтобы выдать команде Эйхмана нелегалов, сбежавших из Германии в Голландию. Они были уверены, что только те будут подлежать депортации, и сами же помогли ускорить ее. Одна группа евреев помогла нам изничтожить другую, и осталась действительно… одна! – усмехнулся Хёсс. – Нам зачастую даже и вмешиваться не нужно. Нам остается лишь надзирать. Разумеешь, фон Тилл? Лишь надзирать.

Я продолжал смотреть на Хёсса, раздумывая над вопросом, который всегда меня интересовал. Я не был уверен, стоит ли его задавать, но любопытство пересилило:

– Они… они всё еще сами идут?

Хёсс сразу же понял, что я имею в виду. Прикрыв глаза, он медленно кивнул.

– Главное, чтобы груз в транспортах не знал, для чего его сюда привезли. Я дал строгий приказ уничтожать всякого, кто попытается хоть пикнуть им насчет газа. Хотя был один эксцесс в четвертом крематории. Один из зондеркоманды узнал то ли приятельницу, то ли дальнюю родственницу и сболтнул, что ее ждет в душевой. Ну не идиот ли? Чего хотел этим добиться? Только испортил последние мгновения этой женщине. Мы дарим им неведение до последнего, а он лишил ее и этого.

– Чем все закончилось? Паникой?

– К моему величайшему удивлению, нет. Она кинулась к другим с криками, что их собираются удушить газом, а ей не поверили. Она билась в истерике, выдирая на себе волосы, но никто не слушал ее, многие просто молча отвернулись.

Я размышлял над сказанным, отрешенно глядя перед собой.

– У меня в подчинении люди сметливые, – продолжил комендант, – быстро допросили ее в одиннадцатом. Имя она, конечно, назвала. Вывели этого идиота из шеренги и живым отправили в печь, чтоб другим неповадно было. Больше такого безобразия не было. Мне, по крайней мере, не докладывали.

– Значит, ныне у вас нет никаких проблем, которые следовало бы отразить в отчете? – осторожно поинтересовался я, оторвавшись от созерцания своего сапога.

Хёсс сделал еще один глоток чистого коньяка и расслабленно пожал плечами.

– Почему же? Проблемы колоссальные, – рассеянно выдохнул он.

3 мая 1994. Командировка

Получив багаж, Лидия вышла в зал прилета и быстро отыскала взглядом человека, державшего табличку с ее именем. Она до сих пор сомневалась в том, что эта поездка имела смысл. Несколько месяцев запросов, переписок и раскопок в архивах помогли ей достичь кое-какого понимания, которого Валентина ей упорно