Читать книгу "Думаю, как все закончить - Иэн Рейд"

Зубная паста? Или все дело в том, что он всю ночь дышал ртом? Или это нечто вроде козюлек из глаз, только по краям рта? Когда он читал, то жевал очень медленно, как будто экономил энергию, как будто, сосредоточившись на словах, не мог быстро глотать. Иногда между последним движением челюсти и глотанием наступала долгая пауза.

Он набирал из миски еще одну полную до краев ложку не сразу, потом рассеянно поднимал ее вверх. Я думала, он хоть раз капнет молоком себе на подбородок – так полна была каждая ложка. Но он этого не сделал. Все помещал в рот, не пролив ни единой капли. Он клал ложку в миску и вытирал подбородок, хотя на том ничего не было. И делал все это как будто в забытьи.

Его челюсть очень напряжена и мускулиста. Даже сейчас. Даже когда он сидит за рулем.

Как перестать думать о завтраке с ним через двадцать или тридцать лет? У него каждый день будет появляться этот белый налет? Или все станет хуже? Люди в отношениях часто о таком думают? Я увидела, как он сглотнул – этот его выпуклый кадык похож на корявую персиковую косточку, застрявшую в горле.

Иногда после еды, обычно после обильной трапезы, его тело издает звуки, как остывающий автомобиль после долгой езды. Я слышу, как жидкости перемещаются в небольших пространствах. За завтраком такое случается изредка, а после ужина – чаще.

Ненавижу зацикливаться на таких вещах. Они незначительны и банальны, но сейчас самое время подумать о них, прежде чем наши отношения станут глубже. Но, может, я сошла с ума? Чокнулась, раз думаю о подобном?

Джейк умен. Скоро он станет штатным профессором. Получит постоянный контракт, и все такое. Звучит привлекательно. Предвещает хорошую жизнь. Он высокий. В его неуклюжести есть нечто обаятельное. Он привлекательно мизантропичен. Когда я была моложе, то хотела именно такого мужа. Галочки по всем параметрам. Я просто не понимаю, что все это значит теперь, когда смотрю, как он ест хлопья, и слышу, как его тело издает гидравлические звуки.

– Думаешь, у твоих родителей есть секреты? – спрашиваю я.

– Безусловно. Не сомневаюсь. Без этого никак.

Самое странное – и это весьма беспримесная ирония, как выразился бы Джейк, – что я ничего не могу сказать ему о своих сомнениях. Они имеют к нему самое непосредственное отношение, и он единственный человек, с которым мне неудобно говорить о них. Я ничего не скажу, пока не буду уверена, что все кончено. Не могу. То, о чем я спрашиваю себя, касается нас обоих, влияет на нас обоих, но я могу все решить только одна. Что это говорит об отношениях? Еще одно противоречие в той длинной череде, что возникает на раннем этапе.

– К чему все эти вопросы о секретах?

– Да так, – говорю я. – Просто размышляю.

* * *

Может быть, мне лучше просто наслаждаться поездкой. Не переусердствовать с размышлениями. Выбраться из собственной головы. Развлечься; и пусть все идет естественным образом.

Я не знаю, что это значит: «пусть все идет естественным образом», но слышу это выражение снова и снова. Люди часто так мне говорят, когда речь заходит об отношениях. Разве не так все происходит? Я не сопротивляюсь: пусть мысли льются свободно. Это естественно. Я не собираюсь уничтожать сомнения на корню. Куда уж неестественней, верно?

Я спрашиваю, какие у меня есть причины для того, чтобы все закончить, и мне трудно подыскать сто́ящие аргументы. Но разве можно не задаваться этим вопросом в отношениях? Что в них такого? Зачем ими дорожить? Зачем их оправдывать? Чаще всего я просто прихожу к выводу, что мне было бы лучше без Джейка, что уйти от него было бы логичнее. Но я не уверена. Как я могу быть уверена? Я раньше никогда не расставалась с парнем.

Большинство отношений, в которых я побывала, похожи на коробку молока, у которого истек срок годности. Содержимое доходит до определенной точки и просто скисает, ничего тошнотворного, лишь меняется вкус. Возможно, вместо того чтобы думать о Джейке, мне следовало бы усомниться в своей способности испытывать страсть. Возможно, это все моя вина.

– Мне такой холод нравится, если небо ясное, – говорит Джейк. – Всегда можно завернуться во что-то теплое. В сильном холоде есть нечто освежающее.

– Летом лучше, – отвечаю я. – Ненавижу, когда мне холодно. До весны еще целый месяц. И он будет долгим.

– Однажды летом я видел Венеру без телескопа.

Такое мог сказать только Джейк.

– Это случилось однажды ночью, на закате. В следующий раз ее можно будет так увидеть где-то лет через сто. Это было очень редкое явление – планетарное выравнивание, когда Солнце и Венера оказываются на одной линии, и ее можно увидеть как крошечную черную точку, которая проходит между Землей и светилом. Это было и впрямь круто.

– Если бы мы тогда были знакомы, ты мог бы мне об этом рассказать. Я пропустила такое событие.

– В том-то и дело, что всем было все равно. Так странно. Появился шанс увидеть Венеру, а большинство людей вместо этого смотрели телевизор. Не обижайся, если и сама этим занималась.

Мне известно, что Венера – вторая планета от солнца. Я мало что знаю о ней, кроме этого.

– Тебе нравится Венера? – спрашиваю я.

– Конечно.

– Но почему? Почему она тебе нравится?

– Один день на Венере равен ста пятнадцати земным дням. Ее атмосфера состоит из азота и углекислого газа, сама планета имеет железное ядро. На ней полно вулканов и застывшей лавы, прямо как в Исландии. Мне следовало бы знать ее орбитальную скорость, но я лишь могу назвать какую-нибудь величину наобум.

– Звучит здорово, – говорю я.

– Но больше всего мне нравится то, что, кроме Солнца и Луны, это самое яркое небесное тело. Большинство людей не в курсе.

Мне нравится, когда он так говорит.

Я хочу услышать больше.

– Ты всегда интересовался космосом?

– Не знаю. Наверное. В космосе все имеет свое относительное положение. Космос – это сущность, верно, но еще он безграничен. Чем дальше продвигаешься, тем меньше плотность, но путь можно продолжать вечно. Нет четкой границы между началом и концом. Мы никогда полностью не поймем и не постигнем его. Это превосходит наши возможности.

– Да ладно?

– Темная материя составляет большую часть всей материи, и она все еще по сути тайна.

– Темная материя?

– Она невидима. Именно лишняя масса, которую мы не видим, делает образование галактик и скорости вращения звезд внутри галактик математически возможными.

– Я рада, что мы