Читать книгу "Маленькие милости - Деннис Лихэйн"

как деньги нужны будут, объявятся. Ладно, мне пора, Мэри Пэт.

– Да, да, конечно, Юдж. Спасибо.

– С богом. – Он вешает трубку.

«С богом». Стоит добавить эту фразочку к «такие дела» и «бывает». Этими словами говорящий снимает с себя ответственность. Мол, на все воля Господа, я ни при чем.

А раз ни при чем, то и поделать ничего не могу.

* * *

На работу Мэри Пэт попадает за минуту до начала смены, но сестра Фрэн смотрит на нее так, будто Мэри Пэт на минуту опоздала. Кажется, ее вот-вот одарят очередной мудростью, кого «отличает Господь» – в духе «Господь отличает набожных, ибо набожные живут в смирении» или «Господь отличает чистых, ибо в чистоте лучше видно Его отражение» (последнее регулярно адресуется мойщикам окон). Однако нет, сестра Фрэн просто хмыкает и не мешает Мэри Пэт приступить к своим обязанностям.

Она работает санитаркой в Мидоу-лейн-мэнор, что в Бэй-Виллидже – районе на окраине Центрального Бостона, в двух станциях метро от Коммонуэлса, – так и не определившемся, для белых он, для черных или для голубых. Дом престарелых (или «дом старых пердаков», как она с коллегами зовет его после нескольких бокалов) принадлежит Обществу дочерей милосердия святого Викентия де Поля. Вот уже пять лет Мэри Пэт трудится здесь в утреннюю смену, с семи до половины четвертого, включая полчаса на обед, кроме пятницы и субботы. Работа достойная – надо лишь смириться с унижением, вызванным необходимостью выносить ночные горшки, мыть старых людей и выражать молчаливое уважение не только к ворчливым старикам из белых, но и из черных. Явно не о такой работе мечтаешь в детстве перед сном, зато она предсказуемая и ненапряжная, не мешает думать о чем-то своем.

День начинается как обычно, с утренней побудки, а потом они с Гертой Армстронг и Энн О’Лири разносят завтраки. Сегодня они постоянно выбиваются из графика, потому что утренняя смена рассчитана на четверых, но Соня, четвертая санитарка, не пришла, сказавшись больной. Соня – единственная черная в их бригаде и на памяти Мэри Пэт ни разу не отпрашивалась. На самом деле ее имя Каллиопа, но все зовут ее Соней – еще с первого класса, так она сама рассказала. Прозвище ужасно подходящее: смотрит она так, будто и не здесь вовсе, говорит лениво, будто спросонья, а двигается неслышно, как мелкий летний дождик. Если она улыбается, то всегда медленно, словно солнце выплывает из-за тучи.

Соню все любят. Даже Дотти Ллойд, отчаянно ненавидящая черных, считает ее «хорошим ниггером». «Если б все они работали так же, как она, и вели себя так же вежливо, как она, – сказала Дотти однажды, – блин, с ними не было бы никаких хлопот».

Мэри Пэт считает Соню приятельницей. За обедом они нередко обсуждали материнские заботы. Однако задушевные беседы с человеком иного цвета кожи не подразумевают обмена телефонами. Мэри Пэт спрашивает у сестры Ви, наиболее человечной, знает ли она, что с Соней, ведь та никогда не берет отгулы. Сестра Ви смотрит так, как обычно глядит сестра Фрэн – холодно и с осуждением.

– Ты ведь знаешь, Мэри Пэт, – говорит она, – я не могу обсуждать других работников.

После завтрака, так и не наверстав отставание, переходят к уткам и сопровождают в туалет тех, кому утка пока еще не нужна. Это нередко значит, что приходится подтирать задницы, и эту повинность Мэри Пэт находит еще более унизительной, чем мытье горшков. Кроме походов в туалет, помощь старикам не требуется, поэтому она с другими санитарками (а они тут все женщины) переходит к утренней помывке.

На звонок домой в обеденный перерыв никто не отвечает. Мэри Пэт снова набирает Морелло и попадает на мать Бренды. Нет, говорит Сьюзи, ни одну, ни другую не видела, но скоро обязательно объявятся.

– В первый раз, что ли? – спрашивает она. – Как пропали, так и вернутся. Ничего с ними не будет.

– Ну да, ну да… – произносит Мэри Пэт и вешает трубку.

После обеда, когда собирают подносы с едой для обитателей дома престарелых, Дотти Ллойд упоминает про «черного наркодилера, который самоубился» на станции «Коламбия» и застопорил все утреннее движение. Почему бы просто сразу не убрать его с путей, чтобы поезда могли проехать? Он и так губил других, толкая свое дерьмо, так теперь еще и мешает людям попасть на работу… По ее тону трудно понять, какое из прегрешений страшнее.

– Нашли его на путях в центр, – рассказывает Дотти. – Нет бы поимел совесть прыгнуть на пути из центра. Тогда бесились бы только дорчестерцы, да и хрен с ними.

Мэри Пэт приносит большой алюминиевый поддон с пакетиками молока и начинает переставлять их на пластиковые подносы, которые потом будут разносить по палатам.

– Ты это о ком?

Дотти протягивает ей сегодняшний вечерний выпуск «Геральд американ» со статьей «Поезд метро сбил мужчину». Ранним утром на станции «Коламбия» найден мертвым некто Огастес Уильямсон, двадцати лет. Полиция подтверждает, что причиной смерти стали множественные травмы головы.

Что погибший черный парень – наркодилер, нигде не сказано, однако догадка вполне логичная. Иначе с чего ему быть здесь, в их части города? Мэри Пэт, например, к ним не суется. И от знакомых ни разу не слышала, мол, хотим вечерком прошвырнуться за шмотками на Блю-Хилл-авеню или купить винила в «Скиппи уайтз». Она сидит в своем районе и через чертову границу ни ногой. Им-то что неймется? Зачем вечно нагнетать? Ездите в центр – пускай, там и так кого только нет: и черные, и белые, и даже пуэрториканцы. Все работают, жалуются на жизнь, начальников и город. Но спать-то возвращаются в свои постели, в свои районы, пока не наступит очередное утро и все не начнется по-новой.

Правда в том, что им друг друга не понять. Не то чтобы сама Мэри Пэт так придумала или захотела, просто так и есть. У них разные предпочтения в музыке, одежде и продуктах. И машины им нравятся разные, и спорт, и фильмы. Даже говорят они по-разному. Пуэрториканцы – ладно, эти тупо языка не знают, но большинство знакомых ей черных родились и выросли здесь, а все равно ведут себя, будто понаехавшие. Говорят на каком-то своем сленге, который, по правде сказать, нравится Мэри Пэт своим ритмом и недоступным ее белому кругу богатством интонаций, а еще умеют заканчивать рассказ раскатистым хохотом. Однако, как ни крути, эта их речь – чужая. «Ну так если вы не говорите по-нашему, не слушаете нашу музыку, не носите нашу одежду, не едите нашу еду, не разделяете наш образ