Читать книгу "Курсант: Спецотдел МВД СССР - Рафаэль Дамиров"

двоюродная работала) официально оформить комнату как для командировочных. А если проверка какая нагрянет, можно, дескать, в крайнем случае заселить туда на пару дней кого-то из настоящих командировочных. И мебель как раз там есть для проживания, считай, почти номер в гостинице. Вещей ценных я там и не собирался заводить. Самое дорогое — это старенький кассетник, что перематывал пленку только вперед, и приходилось либо кассеты переворачивать, либо вращать её, нанизав на простой карандаш. Лучше всего для этих дел подходили карандаши “Архитектор”. По размеру один в один под кассету и грани, что надо.

Мне, конечно, не очень нравилось, что в моем общажном “гнездышке” вдруг будет жить командировочный, хоть и временно. Но это лучше, чем лишиться комнаты, на которую у меня в возможные выходные были большие планы. Соня не всегда была одна в квартире, сменный график работы ее матери не желал внимать чаяниям “молодых” и подстраиваться под субботу и воскресенье.

В общем, уходил я в курсанты, как осужденный в колонию, распрощавшись со свободой и друзьями. Настроившись на скучный курсантский быт на целых два года. Если бы я знал, как я ошибся…

***

— Взвод, подъем! — прозвучала самая ненавистная моя команда, потому как дневальный орал ее в шесть тридцать утра, когда мое бренное тельце еще спит без задних и даже без передних ног.

Сигнал подъема должен бодрить, но сегодня дневальный — Гришка-гнусавый. Прозвище получил не за красивые глазки, а именно за голос. Прыщавый курсант имел, на удивление, такой противный тембр, что когда он начинал говорить, хотелось сразу либо уйти, либо перебить и вставить свое веское слово. Даже повидавшие виды преподаватели старались его лишний раз не спрашивать на семинарах. Гришка это мигом просек и к занятиям почти не готовился.

Кубрик на тридцать человек пробуждался, скрипя двухъярусными, еще сверкающими и не тронутыми рыжиной кроватями. Я обосновался на втором ярусе. С детства любил повыше взбираться.

После подъема построение на плацу обоих курсов, и зарядка. Все действо происходило в форме.

Выбор сейчас в обмундировании совсем невелик. Китель, рубашка, брюки и шинель. Плюс фуражка или шапка в зависимости от сезона.

Милицейский китель цвета маренго, хоть и удобнее полицейского, но для зарядки и для нарядов по кухне и по хозчасти совсем не предназначен. Правда, выдавали на особо грязные работы нам рабочие халаты, больше похожие на промасленные синие тряпки из рогожи. Но и только.

Однако через недельку-другую все привыкли к форме, как к своей второй коже. Теперь она не казалось такой неудобной. И даже галстук уже не так раздражал. Не люблю, когда на шее что-то болтается. К свободе привык…

После зарядки рыльно-намывательные процедуры. С очередью, потому что умывалка с десятью рукомойниками одна на весь этаж. После — чистка сапог, выбривание кантиков и опять построение в колонны три на десять человек во главе с командирами взводов.

По команде строевым шагом направились в столовую пятью “коробками” курса. Столовая не такая большая и всех принять не может. Снова затор и ожидание с ухмылками — ждем, когда насытится второй курс. Они старички, и у них привилегия.

На завтрак каша (обычно манка или овсянка), отварное яйцо, кусок масла с хлебом и чай. После снова построение на плацу и утренний развод.

Начальник школы, фронтовик полковник Ярусов приветствует нас, а мы гавкаем в ответ: “Здра! Жела! Това! Пник!” В этот момент, главное орать в унисон и не развалиться на нестройный хор, не забегать вперед и не отставать. Не у всех с чувством ритма хорошо, и некоторые приспособились гавкать, просто молча открывая рот. Особо рьяные курсанты, у которых получалось такое приветствие, орали за двоих, а кто и за троих. В обычной жизни им не часто приходилось поорать, а тут такая отдушина появилась. Можно глотку драть и с утра получать дозу адреналина и эндорфина. Ведь известно, что человек скотина коммуникативная. Любит выговориться и проораться. Хорошо, хоть гнусавый Гришка в такие моменты помалкивал, не искушал судьбу.

После нашего ответного приветствия Ярусов поморщился, как бы прислушиваясь, видать, в этот раз слишком много человек притворились рыбками, безмолвно открывая рты.

— Отставить! — гаркнул полковник, добавив как всегда банальный вопрос. — Каши мало ели? А ну все вместе! Еще раз! Здравствуйте, товарищи курсанты!

— Гав! Гав! Гав! Плник!

— Во! Уже лучше! Вольно! — Ярусов дал отмашку замполиту.

Тот стоял по правую руку от него и напоминал Кощея. Высокий и с крючковатым носом. Почти каждое утро он зачитывал очередной приказ об отчислении. Так просто из школы не отчисляли. Это приравнивалось к увольнению — забирай документы и иди на все четыре стороны. Причины разные, но в основном за проступки, порочащие честь сотрудника советской милиции.

А проступков таких почти на каждого нарыть можно. Особенно трудно давался абсолютный сухой закон. “Контрабандой”, конечно, проносили и самогон, и водку. И выпивали по-тихому перед отбоем, празднуя чей-то день рождения или день взятия Бастилии, когда офицерский состав уже сидел по домам. Но если ответственный по школе (как правило, офицер из числа командиров взводов) спалит и заложит, то увольняли сразу. Никто не разбирался, а об освидетельствовании на опьянение здесь и не слыхивали.

Второй самой распространенной причиной отчисления были побеги в самоволку. Высокий бетонный забор по периметру школы сверху обнесен колючкой. Если мир рухнет и нападут зомби, самое то укрываться за таким забором. Но курсанты не зомби. Они умудрялись перелезать и через такое препятствие. А уже в городе могли запросто напороться на армейский патруль, что проверял увольнительные и у сотрудников милиции с погонами рядовых (договренность была у руководства школы с местной военной частью), либо спалиться при возвращении. Не успевали на вечернее построение и перекличку — и здравствуй, “гражданка”. Порой первый повод органично сочетался со вторым.

Так что первое время у замполита нашего работы было невпроворот. Едва ли не каждый день “Кощей” оглашал все новый список отчисленных.

Вот и сейчас кадровик достал из планшетки листок с приказом и начал вещать голосом Левитана. Только тот за наших топил, а этот любил жути против своих нагнать.

Но в этот раз, на наше удивление, приказ оказался о поощрении. Все уж и забыли, что такие бывают. А кто с гражданки пришел, те вообще рты раскрыли. Такое слышать из уст Кощея было крайне удивительно.

Он зачитывал приказ не так торжественно, как если бы он был об отчислении. Словно силы тьмы ему доплачивали.

Приказ оказался об объявлении благодарности с занесением в личное дело двум курсантам, что в ночном