Читать книгу "Сколько стоит песня - Алла Фёдоровна Бархоленко"

есть. Сам копал? Дело. Слушай сюда, курносый: хочешь, крестную тебе пришлю? Обыкновенная крестная, родственница тебе будет, понял? Порядочек тебе наведет, и все такое.

— А это ты — склады-то? — спросил Василь. В ответ Степан только щелкнул его по вздернутому носу.

Следующий день он просидел на чердаке. Василь сварил чугунок картошки и тоже забрался к нему. Они разговаривали и в слуховое оконце посматривали на улицу. Около полудня на дороге показались конвойные с собаками и колонна пленных. Колонна долго шла мимо дома.

— Куда это их, а? — шепотом спросил Василь.

— Тут лагерь для военнопленных, туда гонят.

И снова они смотрели на серую, пыльную колонну. Один из пленных, поравнявшись с домом, остановился на миг, ясно означилось его землистое лицо. Василь вцепился в оконце, закричал страшно:

— Па-а-пка-а!..

Пленный с серым лицом дернулся и опустил голову. Сзади его подтолкнули другие пленные, и стали видны только одинаковые серые спины. Степан держал рвущегося Василя, зажимал ему рот, уговаривал:

— Нельзя… Нельзя кричать, и бежать никуда нельзя… Молчи, Василь.

Колонна скрылась в пыли. И собаки скрылись в пыли. Василь перестал вырываться, заплакал судорожно. Степан до искр затянулся самокруткой.

— Не плакать надо, а ненавидеть, — сказал он.

В ту же ночь, он ушел.

Через неделю во двор зашла незнакомая женщина. Василь сидел на крыльце, гладил облезлого кота, вопросительно смотрел.

— Василек? — проговорила женщина.

И оттого, что женщина назвала его так же, как раньше называла мать, и оттого, что у женщины был протяжный, ноющий голос, и оттого, что глаза ее смотрели ласково, — Василь всхлипнул, бросился к ней и уткнулся лицом в мягкие, добрые руки.

— Ты — крестная? — спросил он, вдыхая теплый и тоже добрый запах ее платья.

— Крестная, сыночек, крестная… Пойдем-ка в дом, покажи, как живешь.

Принесла крестная что-то в узелке. Когда Василь полюбопытствовал, то увидел сапожные щетки и баночки с ваксой.

— А это зачем? — удивленно приподнимая белесые брови, спросил он.

— Тебе, — улыбнулась крестная. — Степан послал.

— Фрицам сапоги чистить?! — задохнулся Василь. — А они — моего батьку в лагере…

— Слушай меня, Василек. Пересыльный лагерь устроен прямо в городе. Ты выберешь место, откуда можно видеть его… Ты понял, Василь?

— А их освободят?.. И папку моего тоже?..

— Освободят, Василь. И папку твоего тоже.

И пошел Василь чистить сапоги. Он чистил немцам сапоги, а сердце прыгало от радости. Летали пушистые щетки, осеннее солнце отражалось в фашистских ботинках, а Василь мурлыкал поселку, которую любила петь крестная:

Во поле березонька стояла…

— Что ты поешь мальчшик?

— Песню, господин офицер.

— Про что есть эта песня?

— Про березу, господин офицер.

— Ты будешь петь песни всякий день, когда чистишь мой обувь. Яволь?

— Яволь, господин офицер.

Во поле кудрявая стояла…

— Ты хорошо работаешь, мальчшик.

— Стараюсь, господин офицер.

— Сегодня ночью много русских бежало из лагерь. Ты знаешь?

— Не знаю, господин офицер.

— Партизаны убили охрана, пленные бежали леса… Я буду платить тебе отдельно за мой обувь и за твоя песня. Хорошо?

— Я не продаю песни, господин офицер.

Во поле зеленая стояла…

— Здравствуй, мальчшик. Ты работаешь на другой места?

— Здесь больше народу, господин офицер.

— Ты разумный мальчшик, йа. А знаешь, что строят в этот дом?

— Нет, господин офицер.

— В этот дом строят военный склад.

— Большой дом, господин офицер.

Во поле кудрявая стояла…

— В парке тоже хотят что-то строить, господин офицер?

— Йа, мальчшик.

— А почему мало строителей, господин офицер?

— Здесь много не нужно…

— Будут строить из дерева, господин офицер?

— Йа, мальчшик.

— Что же здесь будет, господин офицер?

— Виселицы, мальчшик.

— Сегодня ты плохо почистил мой обувь, мальчшик.

— Везде блестит, господин офицер.

— Да, но ты чистил мой обувь без песня.

— У меня сорвался голос, господин офицер.

— Не детским очам такой картина, йа. Не нужно смотреть на виселицы.

— Там моя крестная, господин офицер.

— Что есть крестная? Мать?

— Все равно что мать, господин офицер.

— О, мой мальчшик… Но слушай, что скажет тебе один умный немец: песня должна жить, мальчшик!

Прошел месяц. Выпал первый, ослепительно белый снег. Утром Василь, как обычно, взял ящик со щетками и вышел из дома. Воздух сладко пах мягким снегом. Василь постоял-постоял на крыльце и начал лепить снежную бабу. Баба была почти готова, когда тонко пискнула калитка и во двор вошел тот странный немец, которому нравились русские песни.

— Ты есть здесь?.. — изумился немец. — А кто еще живет в этот доме?

— Больше никого, господин офицер.

— Я могу войти в комнат? — Он прошел на кухню, сел на табурет, забарабанил пальцами по непокрытому столу. — Мальчшик, я задам тебе один важный вопрос… Сюда, в этот дом, приходит кто-нибудь?

— Приходят… Соседки приходят, — осторожно ответил Василь. — Помогают.

— Конечно, конечно. Ты умный мальчшик, я понимаю… Но я не имею другой выход. — И он, расстегнув шинель, стал вытаскивать небольшие, аккуратные свертки. — Это есть много документ. Для партизан, мой мальчшик.

Василь вытаращил глаза. Немец усмехнулся:

— Закрой рот, мальчшик. А это есть важнее, чем документ…

Он написал что-то на листке из записной книжки и протянул Василю. Встал.

— Я не имею больше времени, дружок. Прощай.

У самой двери остановился и, снова встретив недоумевающий взгляд Василя, сказал:

— Я коммунист, мальчшик.

Улыбнулся странной и грустной улыбкой. И ушел.

Потрясенный Василь перевел взгляд на листок, зажатый в руке. Там было написано по-русски: «Группу выдал Сычев. Вульф». Вульф — это была, видимо, фамилия странного немца.

Василь не пошел чистить сапоги, осторожно прятал на чердаке свертки и ждал, что вот-вот придет за ними кто-нибудь из партизанского отряда.

Засинел вечер, легла ночь, но никого не было. На другой день Василь схватил ящик со щетками и побежал к комендатуре. День прошел, Вульфа тоже не было. Офицер, которому Василь кончил наводить глянец на обувь, снял ногу с подставки и зашагал прочь.

— Господин офицер, — крикнул ему Василь, — вы забыли заплатить за работу!

Маленький эсэсовец остановился, взглянул с тонкой усмешкой:

— Ты слишком много поешь. Ты поешь дикий песня!

И хотел идти дальше.

С вскипевшей вдруг обидой Василь сказал:

— Господин Вульф даже платил мне за песни!

— Господин Вульф?.. — Маленький эсэсовец, осторожно, вкрадчиво ступая блестящими ножками, приблизился к Василю. — Откуда ты знаком с господин Вульф?

— Я чистил ему сапоги.

Василь догадался, что напрасно сказал о Вульфе.

— А что говорил тебе господин Вульф?

— Господин Вульф говорил, что ему нравится эта песня.

— Мальчшик, я тоже заплачу тебе много денег, если ты скажешь, что еще говорил