Читать книгу "Вычеркнутый из жизни - Арчибальд Кронин"

— А как, по-твоему, я должен вести себя?

— Во всяком случае, более пристойно. Ты, видимо, не понимаешь, что все это затрагивает меня ничуть не меньше, чем тебя.

— Ах, Элла, ради Бога, хватит ребячиться: сейчас для этого, право, не время.

Она внезапно остановилась: чувство обиды захлестнуло ее, но еще сильнее было желание заставить его подчиниться. Лицо ее стало зеленовато-серым, в возведенных к небу глазах заблестели слезы.

— Раз ты в таком настроении… нам не стоит больше гулять.

Оба помолчали. Он в изумлении посмотрел на нее. Мысли его были далеко.

— Как тебе угодно.

Огорченная тем, что ее поймали на слове, Элла прикусила губу, стараясь совладать с выступившими от злости слезами. Затем, поскольку Пол ничего не делал, чтобы ее удержать, одарила его слабой улыбкой, исполненной сознания оскорбленной добродетели, — вымученной улыбкой, какой, должно быть, улыбались юные девственницы на заре христианства, когда язычники раскаленными щипцами вырывали им груди.

— Прекрасно. Тогда я иду домой. До свидания. Надеюсь, ты будешь в лучшем настроении при следующей встрече.

Она повернулась и пошла прочь, высоко вскинув голову: стыдно так обращаться с друзьями, казалось, говорила ее спина. Несколько минут Пол смотрел ей вслед, сожалея о нелепой ссоре и в то же время чувствуя облегчение от того, что наконец остался один. И когда она исчезла из виду, он медленно повернулся и пошел в обратном направлении.

Ему претила даже мысль о том, чтобы вернуться на Ларн-роуд. Там ждет его мать со своими невыносимыми вздохами и сочувствием. Пола передернуло при мысли о том, что вот сейчас он услышит ее скорбно-приглушенный голос, она подаст ему ночные туфли, и он тихо, мирно проведет очередной вечер дома, окруженный молчаливым вниманием матери.

Странно: почему он вдруг стал так относиться к ней? Но еще более странным и еще менее логичным было чувство, подсознательно зревшее в нем по отношению к отцу. Ведь он — преступник, причина его несчастий. И все же Пол не в силах был возненавидеть его. Напротив, на протяжении всех этих последних мучительных ночей, проведенных без сна, мысль его устремлялась к отцу, а сердце полнилось жалостью. Пятнадцать лет просидеть в тюрьме — да разве это недостаточное наказание для любого человека? Перед Полом вставали картины раннего детства — смутные, но безмерно волнующие. Каким нежным был всегда отец! Пол не мог припомнить ни одного резкого слова или окрика. И слезы вдруг застлали ему глаза.

Он увидел, что находится на набережной Доунгел, в бедном районе города, возле доков. Он пришел сюда, сам не зная почему. Повинуясь какому-то странному импульсу, Пол понуро побрел дальше, через железнодорожные пути, мимо сложенных штабелями тюков, мешков и оплетенных бутылей, загромождавших гавань. С моря потянулся вечерний туман, к которому примешивались соленые испарения, поднимавшиеся из бухты, и стрелы подъемных кранов сразу приобрели призрачные очертания. На дальнем маяке сирена низким басом завела свою печальную песнь.

Наконец баррикада из ящиков, наваленных между сараями, вынудила Пола остановиться, — он присел на один из них. Как раз напротив старое грузовое суденышко готовилось к отплытию с началом прилива. Пол узнал его — это был «Эвонский дол», судно каботажного плавания, курсировавшее между Белфастом и Холихедом. Иногда оно брало несколько палубных пассажиров, и сейчас у сходен стояла небольшая группа мужчин и женщин с пожитками, завербованных для уборки картошки линкольнширскими фермерами, — они прощались с родными, прежде чем взойти на борт.

Вокруг Пола прихотливо клубился туман, в ушах гудела и гудела сирена маяка, а он сидел и напряженно всматривался в корабль. Каникулы у него начались, планы преподавания в летней школе рухнули — впереди ничего, кроме томительного безделья. Внезапно непонятное волнение охватило Пола; он понял, что его поступки предопределены. Не раздумывая, вытащил из кармана записную книжку и написал на листке: «Уезжаю на несколько дней. Не волнуйся. Пол».

Вырвав листок, он сложил его и на обороте написал фамилию и адрес матери. Затем подозвал одного из мальчишек, стоявших среди зевак, и отдал ему записку, присовокупив для верности монету — гонорар за доставку. Потом встал, твердым шагом подошел к пароходной кассе и за несколько шиллингов купил себе билет до Холихеда. Уже отдавали концы, когда он ступил на сходни. Вот тяжелый канат шлепнулся в воду, машины заработали, и судно, вздрогнув, направилось в открытое море.

Глава V

Было шесть часов утра, и шел сильный дождь, когда «Эвонский дол» стал на якорь у Холихеда. Продрогший, с трудом передвигая одеревеневшие ноги, Пол сошел на берег и направился к вокзалу. Он едва успел проглотить чашку чаю в буфете, как объявили о прибытии поезда, следующего на юг. Пол, расплатившись с полусонной официанткой, вскочил в вагон и занял свободное место в уголке купе третьего класса. Паровоз дал гудок — и поезд тронулся.

Это было утомительное путешествие через Шрусбери и Глостершир, с двумя пересадками, во время которых Пол промок до костей, так как был без пальто. Однако эти мытарства привели лишь к тому, что он еще больше утвердился в своем намерении довести затею до конца. Словно под стать его мрачному настроению, пасторальный характер местности постепенно менялся, и теперь поезд уже шел по дикому, пустынному краю. Ровные квадраты огороженных полей исчезли, появились каменистые пустоши и степь, поросшая жалкими побегами вереска. Поля пестрели высокими монолитами — они стояли кругами, древние и призрачные. На западе из-за хвойных лесов поднимались серые горы, прорезанные бурными водопадами, увенчанные темными облаками. Паровоз пыхтел, преодолевая сопротивление дувшего с моря ветра, а за одним из поворотов Пол увидел и море — холодные волны его с грохотом разбивались о высокие скалы.

Наконец, часов около четырех пополудни, поезд остановился у маленькой станции среди вересковой степи — сюда-то и ехал Пол. Единственная платформа была почти пуста, когда он вышел и, чувствуя, как у него гудит в ушах от бешеного тока крови, предъявил свой билет одинокому станционному служителю. Пол собирался спросить у него, как добраться до тюрьмы, но язык словно прилип к гортани, и он молча прошел через белый турникет. Выйдя со станции, Пол тотчас увидел в отдалении — за полосою красной земли, поросшей мокрым от дождя вереском, — серую громаду тюрьмы, обнесенную высокими стенами. И направился к ней по узкой дороге, вившейся через пустошь.

Чем ближе он подходил к мрачной крепости, тем сильнее билось его сердце. Во рту у него пересохло, грудь сдавило, в желудке было пусто, и противно сосало под ложечкой, так как за весь день он проглотил лишь сандвич и чашку чаю. Дорожка пошла под уклон, и Пол, остановившись, прислонился к чахлой березе, чтобы перевести дух. На западе образовался разрыв в облаках и проглянул кусочек зеленовато-молочного неба, на фоне которого проступили очертания тюрьмы, достаточно хорошо различимые отсюда, с вершины холма.

Она вздымалась огромным глухим массивом, прорезанным лишь низкими воротами со сторожевыми башнями по углам, похожими на нахохлившихся орлов, — вздымалась отвесно, как скала, мрачная, будто средневековый форт. Возле нее в два ряда выстроились домики тюремщиков, сараи и мастерские, а вокруг простиралась голая вересковая степь. Неприступная стена, утыканная шипами, окружала всю территорию, на которой, подобно огромным разверстым ранам, зияли три каменоломни. В одной из них работало несколько команд арестантов, издали похожих на серых муравьев; их охраняли четверо тюремщиков в синем, медленно и грозно шагавших с винтовкой на плече. Пол не сводил глаз с бурых фигурок, которые усердно трудились, то сгибаясь, то разгибаясь, а вокруг стояла первозданная тишина.