Читать книгу "Русское самовластие. Власть и её границы, 1462–1917 гг. - Сергей Михайлович Сергеев"

для коих нарождающийся порядок казался естественным. Разумеется, вышеизложенное — отчасти умозрительная реконструкция, скудость источников не даёт нам возможности обстоятельно продокументировать её. Но, во всяком случае, «ордынская» версия выглядит более убедительно и непротиворечиво, чем куда более умозрительные «военная» или «климатическая».

Некоторые разрозненные факты, однако, рисуют властные практики московских князей второй половины XIV — первой половины XV в. весьма близкими к их зрелым формам, о которых мы будем говорить в следующих главах. Вот как описывает Житие преп. Сергия Радонежского методы сборов налогов в Ростовской земле при Иване Калите: «В то время по повелению Великого князя из Москвы в Ростов был послан воеводой один из вельмож, по имени Василий, по прозвищу Кочева, и с ним Мина. Когда они приехали в Ростов, там начались жестокие насилия над жителями и умножились гонения. Многие из ростовцев поневоле отдавали своё имущество москвичам, а сами получали взамен побои и оскорбления и уходили с пустыми руками, являя собой образ крайнего бедствия, так как не только лишались имущества, но и получали раны и увечья, печально ходили со следами побоев и всё сносили безропотно. Да и к чему много говорить? Москвичи настолько осмелели в Ростове, что подняли руку даже на самого градоначальника, старейшего ростовского боярина по имени Аверкий, которого повесили вниз головой и так оставили, надругавшись. Сильный страх охватил всех, кто видел и слышал это, — не только в Ростове, но и во всех его окрестностях» (пер. М. Ф. Антоновой и Д. М. Буланина).

Известно, что Симеон Гордый, подвергнув опале боярина Алексея Хвоста, конфисковал у него село Хвостово и так и не вернул после примирения. В 1368 г. Дмитрий Донской и митрополит Алексей пригласили тверского князя Михаила Александровича в Москву на митрополичий суд о спорных волостях Тверской земли. Неожиданно Михаила вместе с его боярами схватили и какое-то время «дръжаша… в истоме» под стражей, и только приезд ордынского сановника их освободил. В 1392 г. Василий I, купив ярлык в Орде на Нижегородско-Суздальское княжество, захватил его без боя «и посади в нем свои наместники», а князя Бориса Константиновича «и с женою его и з детми его, и елико ещё быша доброхотов его, всех повеле по градам розвести и в вериги железные связати, и в великой крепости держати их». Через два года Борис Константинович умер в заточении. В 1420 г. тот же Василий I отнял вотчину и арестовал бояр своего младшего брата Константина за отказ признать старшинство в наследовании великого княжения за племянником Василием Васильевичем (правда, потом братья помирились).

В конце 1448 — начале 1449 г. Василий Тёмный подписал «докончание» (соглашение) с суздальским князем Иваном Васильевичем, в котором последний называет первого «оспадарем» (государем), а свою вотчину — пожалованием великого князя («чем мя еси пожаловал»). Пожалование это может быть отнято: «…а отступлю от тобе Великого Князя и от твоих детей к которому вашему недругу, кто ни буди, ино мой удел, моя вотчина тобе Великому Князю и твоим детем…» Суздальский князь обещает верно служить московскому: «А где Господине Князь Великий мене Князя Ивана пошлешь, или твой сын Князь Великий Иван Васильевич, на свою службу, и мне пойти без ослушанья со всеми своими людьми; а где Господине всядешь на конь ты Князь Великий, или сын твой Князь Великий Иван Васильевич, и мне пойти без ослушанья со всеми своими людьми на твою службу». Это пока ещё договор, крестоцелованье здесь двустороннее, за суздальским князем остаются важные права, в частности, суд и сбор налогов в своей вотчине. Как замечает В. Б. Кобрин, «любой из Шуйских — потомков суздальского князя Ивана — даже в пору их политического могущества, всего век спустя, не мог бы без зависти читать этот документ»[48]. Уже со второй половины XV века неизвестно ни одной жалованной грамоты суздальских князей.

Полное торжество московского самодержавия в конце XV — начале XVI в. совпадает с окончательным падением ордынского гнёта. Иго исчезло, но властная «колониальная» структура, им сформированная, осталась — и даже усилилась. Свергший господство монгольского «царя» великий князь занял его место. Московские летописцы не стеснялись ордынского преемства своих государей: «…от царей той Золотой Орды начало нашея Русския земли: великое княжение принимали… все княжения великих князей, которые ныне во области Московского государства. И те все великие князи… ездили в тое Золотую Орду для всякие справы и начальства, и те ордынские цари давали им свои ярлыки за своими печатями и руками своими подписывали». Иван III уже использует царский титул в некоторых дипломатических документах. Косвенно авторитетность ордынского наследия для Москвы подтверждает обилие татарских имён, «бывших в обиходе боярского и дворянского сословий»: «…изучая мирские имена XVI в. (хотя бы на первую букву азбуки), мы в исконно русских семьях находим Айдаров, Адашев, Азанчеев, Амиров, Амуратов, Асманов, Атаев, Аталыков, Ахматов, Ахмылов…»[49]

Наряду с монгольским определяющим зарубежным влиянием на процесс московского политогенеза традиционно считается византийское. Но сегодня приверженцев этой версии среди серьёзных историков практически нет — она стала уделом ангажированных публицистов «охранительного» толка, продолжающих заученно твердить о преемственности Второго и Третьего Рима. На самом деле общее между ними только православие, в политической же сфере различия явно превалируют. Не имея возможности подробно разбирать эту тему, воспроизведу некоторые тезисы достаточно свежей монографии американского историка Энтони Калделлиса с провокационным названием «Византийская республика: народ и власть в Новом Риме», не так давно переведённой на русский язык.

Византия никакая не восточная деспотия, а «прямой потомок» Римской республики «по непрерывной линии политической и идеологической преемственности». Византийская politeia [ключевое понятие византийского политического дискурса, обычно на русский неточно переводится как «государство»; курсив здесь и далее Калделлиса. — С. С.] была лишь переводом латинской res publico[50]. В сознании как римлян, так и византийцев (которые, вообще-то, тоже именовали себя римлянами — ромеями) не существовало противоречия между монархией и республикой, режим императорской власти был лишь политической формой, которую приняла politeia с определённого этапа истории. Поэтому Византию можно называть «республиканской монархией, монархической республикой или просто „Римской республикой в монархической фазе“» [51].

Императорская власть имела не только теократическое обоснование (которое использовалось по большей части «дворцовой пропагандой»), но и вполне светское, республиканское. Басилевсы считались не собственниками politeia. а её хранителями. Скажем, известный историк и философ Михаил Пселл понимал царскую власть как «форму служения ради блага подданных», множество других текстов «отражают ту же посылку, что императоры были, по существу, служащими, обладавшими властью, делегированной им республикой»[52]. Характерно, что в Византии не сложилась система наследования престола по наследству: «то, чем не обладают частным образом,