Читать книгу "Биография голода - Амели Нотомб"

Красоту можно поглощать безо всякого для нее ущерба: я часами смотрела на маму, пожирала глазами сестру, но при этом они оставались целы и невредимы. То же самое – когда наслаждаешься горами, лесом, небом и землей.

Сверхголод сопровождается сверхжаждой. Очень рано я обнаружила у себя поразительную особенность: маниакальную жажду.

Любовь к спиртному не мешала мне обожать воду, с которой я ощущала какое-то родство. Вода и вино утоляли разные жажды: вино отвечало потребности в жгучих, острых ощущениях, тяге плясать, воевать; вода же сулила отраду извечной пустыне, иссушавшей мою глотку. Ибо стоило мне чуть-чуть углубиться в себя, как я натыкалась на мертвые, бесплодные пески, берега, тысячелетиями ждущие нильского паводка. Обнаружив однажды эту сушь, я на всю жизнь заболела стремлением оросить ее водой.

О неутолимой жажде часто говорится в религиозных сочинениях, но это пустая метафора. На самом деле великим мистикам достаточно глотнуть слова Божия или водицы из пригоршни – и все в порядке.

Меня же терзала жажда вовсе не метафорическая. Когда меня обуревала питьевая мания, я могла пить до скончания веков. Лучше всего была вода в храмовом источнике, и я наполняла и опорожняла деревянный черпак, вливая в себя постоянно обновлявшуюся чудодейственную влагу. Пила столько, сколько могло поместиться, а влезало в меня очень много, ведь дети – почти бездонные сосуды.

Вода шептала мне дивные речи: «Пей, пей, коли хочешь, пей меня всю. Я вся твоя, вся до глоточка. За то, что ты так меня любишь, я одарю тебя вечной жаждой. Бедные люди теряют ее, по мере того как пьют, ты же будешь желать меня тем больше и наслаждаться тем сильнее, чем больше будешь выпивать. Благосклонная судьба пожелала, чтобы высшим благом для тебя стала я и чтобы этим благом ты была наделена бесконечно щедро. Пей же вволю, не бойся, никто тебя не остановит, тебе и только тебе принадлежу я безраздельно, ибо ты единственная, чья великая жажда достойна меня».

Вода хранила вкус каменного ложа, она была так хороша, что я готова была кричать от счастья, но рот был все время занят. От ледяного холода ломило горло и выступали слезы на глазах.

Мешали только паломники, которым я то и дело вынуждена была уступать черпак. Я злилась, что меня прерывают, а главное, что прерывают ради такой малости. Каждый подставлял черпак под струю, отпивал глоток, а остальное выливал обратно. И это называется питьем?! Некоторые вообще выливали воду на землю – какое оскорбление!

Для них этот глоток воды из источника был всего лишь очистительным обрядом, после которого они шли молиться в синтоистский храм. А для меня храмом был сам источник, пить из него значило молиться, приобщаться святыне. Как же можно довольствоваться одним глотком святости, когда вон ее сколько? Из всех красот природы вода была самой чудесной. Ее можно было впивать не только глазами, и ее от этого не убывало. Я вливала в себя литры, а ее сколько было, столько и оставалось.

Вода утоляла, но не пресекала жажду и не иссякала сама. Она давала мне представление об истинной бесконечности, которая была не идеей или отвлеченным понятием, а чем-то вполне вещественным.

Нисиё-сан молилась довольно вяло. Я попросила ее рассказать мне о синтоизме. Подумав, она решила не вдаваться в долгие объяснения и ответила:

– Суть в том, что все прекрасное – это Бог.

Превосходно! Я удивлялась только ее малому рвению. Впоследствии я узнала, что самым прекрасным в этой религии считается император, довольно противный тип, и поняла, почему моя няня не проявляла особого пыла. Но тогда я этого еще не знала и впитала этот догмат так же, как впитывала священную влагу.

Все впитанное очень скоро изливалось наружу: придя домой, я бежала в уборную и сама источала струи воды.

Мои родители были воспитаны в католической вере и потеряли ее, когда я родилась. Было бы заманчиво и жутко видеть причинно-следственную связь между этими событиями, но, увы, мое появление на свет не сыграло никакой роли в их духовной утрате: ее обусловило то, что они открыли для себя Японию.

С детства им твердили, что лучшая и единственно правильная религия – это христианство, причем именно в католической его разновидности. Вколачивали это в голову как непреложную истину. Но, приехав в Кансай,[7]они столкнулись с утонченной культурой, не имеющей к христианству никакого отношения, и решили, что им всю жизнь лгали о религии, а решив так, выплеснули вместе с водой младенца, так что в них не осталось и следа веры.

Правда, при них осталось прекрасное знание Библии, и они уснащали свою речь примерами из нее, упоминая при всяком удобном случае то чудесный улов, то жену Потифара, то лепту вдовицы или умножение хлебов.

Как же могла не привлекать меня эта призрачная, но постоянно присутствующая книга! Тем более что чтение ее сопровождалось страхом, как бы меня не застигли за этим занятием. «Как! Ты читаешь Евангелие, когда у тебя есть „Тентен“!» «Тентена» я читала с удовольствием, а Библию с щекочущим нервы трепетом.

Этот трепет мне нравился и напоминал чувство, которое возникало во мне каждый раз, когда я шла знакомым путем к неизведанному, туда, где гулкий, замогильный голос произносил: «Я живу в тебе, помни это!», и у меня от этого дрожали веки широко открытых глаз. В одном я была уверена: что этот говорящий мрак мне не чужд. Если это Бог, значит, Он помещается во мне, если не Бог, значит, что-то, что создано мною и заменяет мне Бога. А в общем, теологические тонкости мало меня волновали: так или иначе, но именно от Бога происходила сила, заставлявшая меня жадно пить из храмового источника, томиться желанием, многократно утоляемым, доходящим до нескончаемого экстаза и все же неудовлетворимым, чудесным образом возрастающим по мере насыщения.

Я верила в Бога, частью которого была сама, причем ни с кем об этом не говорила, поскольку хорошо понимала, что в нашем доме эта тема не в чести. То была тайная вера, вера без слов, некая смесь протохристианства с синтоизмом.

Моя жизнь не задалась с самого начала. Я знала, что из Японии мне придется уехать и это обернется крахом. Уже в четыре года я вышла из возраста святой невинности и поняла, что я не божество, хоть Нисиё-сан и уверяла меня в обратном. Если в глубине души у меня еще теплилась уверенность в своей божественной природе, то каждый день в ётиэне и в других местах, где мне приходилось бывать, я получала доказательства того, что в глазах окружающих ничем не отличаюсь от самых обыкновенных людей. Чем больше проходило времени, тем яснее мне становилось, что мои первые шаги не сулят больших успехов.

У меня не было друзей среди одуванчиков, да я и не хотела ни с кем из них дружить. После истории с гимном на меня в группе смотрели косо, а мне на это было наплевать.

К сожалению, убегать я больше не могла и кисла на переменах со всеми вместе. Если замечала свободные качели, спешила влезть на них и уж никому не уступала эту завидную позицию.