Читать книгу "В те холодные дни - Владимир Сергеевич Беляев"

Подключите к этому делу вашего зама и всех, всех товарищей. До моего отъезда в Москву нам придется не раз собраться на заводе, у меня в кабинете. Я сообщу, назначу время. Скажите Уломову, пусть подготовит партком.

Водников посмотрел на Косачева с плохо скрываемым удивлением: «Совещание на заводе? Не считаться с докторами?»

Опустив глаза, Водников сказал директору:

— Не беспокойтесь, Сергей Тарасович. Все подготовим, сделаем, как положено. Весь завод уже на ногах, люди знают, с каким заданием вы приехали из Москвы.

Водников покинул Косачева совсем в ином настроении, чем был несколько часов назад, направляясь в больницу.

«Нас голыми руками не возьмешь, — думал он о Косачеве, присоединяя к нему и себя, и других инженеров, и мастеров, и рабочих завода. — И эту гору свернем».

В тот же день вечером в больнице появился секретарь парткома завода Уломов. Прежде чем подняться к Косачеву, он заглянул к главному врачу. Анализы плохие. Высокое давление, сердечные перебои — словом, неприятная картина.

— Что же делать? — спросил Уломов. Главный врач спокойно ответил:

— Думаю, все обойдется. Постепенно, конечно, не сразу. Не вижу поводов для серьезной тревоги, однако, знаете, возраст и изношенность организма со счетов не сбросишь.

Расплывчатость рассуждений главного врача раздражала Уломова. Он встал со стула, прямо спросил:

— Значит, ничего опасного?

— Надеюсь, да. А впрочем, я не пророк.

— Все-таки, можно навестить Сергея Тарасовича? Я ненадолго. Его, кажется, предупредили.

— Пожалуйста. Только именно ненадолго. И не тревожьте больного вашими сложными проблемами. Я же знаю, что происходит на заводе.

Уломов пробыл у Косачева более часа. Сергей Тарасович не отпускал его, рассказывал подробности разговора с министром, развивая свои планы, о которых уже перед этим говорил Водникову.

— И прошу тебя, включайся в дело, помогай.

— Завтра соберу партком, пусть Водников доложит обстановку. Что передать товарищам?

— Личную мою просьбу, чтобы все засучивали рукава и брались за дело. Остальное сам скажу, скоро увидимся.

 

Прошло еще несколько дней.

Косачев чувствовал себя хорошо, был в бодром настроении и откровенно «нажимал» на лечащего врача, надеясь выписаться из больницы.

— Что вы меня здесь держите, доктор? У меня ведь железное здоровье.

Старый, опытный доктор дружески сказал Косачеву:

— Знаете, дорогой… И железо изнашивается. А в вашем возрасте, да при такой работе… Помните картину художника Верещагина «Смертельно раненный солдат»? Пуля уже пробила солдату грудь, а он еще бежит в пылу сражения…

— И прекрасно! — сказал Косачев с мальчишеским задором.

— Вот вы и есть такой солдат. Пока еще бежите, а здоровьишку вашему вот-вот конец.

— Ну что вы говорите, доктор!

— Ради вашей же пользы говорю правду. В самый раз вам теперь подлечиться, отдохнуть как следует.

Косачев усмехнулся:

— Работать надо, не отдыхать.

— Всех дел не переделаешь. Есть же предел человеческим силам. Без отдыха — нельзя.

— Что вы имеете в виду? — спросил Косачев, не скрывая досады. — Какой отдых?

— Нельзя столько лет без передышки тащить такой воз, как ваш заводище. Я же знаю вас, Сергей Тарасович, более двадцати лет, вижу, как вы работаете. На износ.

— Вон вы о чем? — засмеялся Косачев. — К смертельно раненным солдатам меня приписали? Бегу, как смертельно раненный солдат? Советуете остановиться? Не-ет, доктор. Бегу и буду бежать. Другого от меня и не ждите.

Косачев повернулся лицом к врачу и посмотрел на него так, будто собирался встать и продемонстрировать свою силу.

Врач смущенно пожал плечами:

— Я от души вам советовал. Поступайте, как знаете. До свидания.

Косачев с досадой посмотрел ему вслед, с обидой хмыкнул.

Косачев и в самом деле считал себя человеком железного здоровья, никогда не жаловался на недуги, не любил врачей, годами не показывался в поликлинике, а когда врачи сами приходили к нему, бесцеремонно выпроваживал их, напуская грубоватый тон, будто в самом деле был былинным богатырем.

«Да что они, в самом деле, не выписывают, осторожничают? — раздраженно думал Косачев. — Может, подозревают новую болезнь, темнят?»

Особенно грустно стало на душе, когда, один за другим потянулись к нему в больницу на свидание родные, друзья и товарищи. Приносили цветы, сочувственно улыбались и, уходя, подбадривающе говорили:

— Вы молодец, Сергей Тарасович. У вас такой вид, хоть в космонавты записывай.

После таких посещений он хмурился и сердился.

В отличие от других, жена Косачева Клавдия Ивановна держалась мужественно, сама не хныкала и дочерям своим не позволяла раскисать. С дочерьми и женой ему было хорошо. После их посещений он легко переходил к своим постоянным мыслям о главном деле, продолжая обдумывать план действий. Так было и сегодня. Едва закрылась за ними дверь, он мысленно снова был на заводе.

«Надо прежде всего решить вопрос о расстановке людей на будущее, — думал он. — Водникова обяжу лично заниматься проблемой листа. Поспелову поручу сварку. В этом деле он, пожалуй, соображает лучше других, толковый инженер. Правда, любит усложнять всякое дело, да я введу его в рамки, чтобы все постороннее выбросил из головы. Подберет умелых сварщиков, сколотит бригаду. Не забыть сказать ему про Николая Шкуратова. Вовремя возвратился, пускай скорее берется за дело, будет отличным бригадиром сварщиков. У него настоящий талант, надо поговорить с парнем, объяснить ситуацию».

Косачев вспомнил и о своем недавнем намерении взять его с собой на охоту. Да тут же подумал с грустью: «Какая теперь охота?»

Не раз Косачев ловил себя на том, что к Николаю Шкуратову он испытывал какое-то теплое, отеческое чувство, оттого, наверное, что Николай был чем-то похож на его сына, погибшего на войне. Славный был юноша, бойкий, играл на баяне, любил петь. Мечтал стать летчиком, а сгорел в танке. Как волна об утес, разбилась семья Косачева: сын сложил голову за отчизну, жена умерла, дочь Тамара подросла, вышла замуж, уехала в Москву. Пришлось Сергею Тарасовичу по-новому строить жизнь. Уже много лет в доме его одни только женщины — ни сына, ни зятя, ни внука. Мужчины в семье — это как крепкие камни в фундаменте, а женщины — как пух, малейший ветер уносит их из родного гнезда, они принимают чужие фамилии. Кончается косачевский род. А был бы жив сын…

«Опять я улетел в облака, — с печалью подумал Косачев, беспокойно шагая по палате. — Вернемся к нашим делам. С Николаем, кажется, все ясно. А его отца, моего старого друга Никифора Шкуратова, поставлю на формовочный стан. Ответственное дело, он одолеет, можно быть спокойным, этот никогда не подводил. Хорошо бы подключить к этому делу Воронкова. Он упрямый как черт, а Никифор расчетливый и осторожный, два таких превосходных мастера — не простая штука, наглядный пример, каждый день перед глазами всего цеха. За ними пойдет молодежь,