Читать книгу "Франческа - Лина Бенгтсдоттер"

На этой старой фотографии папа выглядел совершенно нелепо. Зачесанные на лоб волосы лежали плоско, словно приклеенные, улыбка обнажала кривые зубы.

«Странно, что ему удалось завоевать маму, — сказала как-то Сесилия, когда мы стояли вместе и смотрели на него. — Странно, что с таким лицом он смог жениться на самой красивой девушке Стокгольма».

Я спросила, откуда она знает, что мама была самой красивой девушкой Стокгольма, и Сесилия ответила, что ей папа рассказал.

Я возразила — в том, что касается мамы, папа весьма ненадежный источник информации. Послушать его, так она самое совершенное существо в мире — и в этом он ошибается, потому что любой, кто поговорит с ней более пяти минут, сразу заметит, что у нее довольно много недостатков. Папа, обычно такой проницательный, в этом вопросе совершено слеп.

Сесилия сказала, что это настоящая любовь — видеть в человеке прекрасное. Когда она выйдет замуж, то обязательно выберет себе мужчину, который будет видеть в ней только самое лучшее.

Тогда я сказала, что если я, вопреки ожиданиям, выйду замуж, то только за человека, который сумеет меня рассмешить и который не спит с другими. Потому что какой смысл в утверждениях, что ты лучше всех на свете, если тебе изменяют?

Сесилия заявила, что я не должна высказываться о том, о чем понятия не имею.

А я напомнила ей о ночных ссорах мамы и папы как раз по этому поводу, когда мы с ней стояли под дверью и слышали, как мама рыдала над тем, что, по словам папы, было ложью. Но я достаточно видела, как папа ест глазами и лапает других женщин, чтобы понять: мамины обвинения не взяты с потолка.

Мама и папа задерживались. Не находя себе места, я вышла из машины. Порывшись в сумочке, отыскала пачку, где оставалась одна сигарета. Упрямо стояла совершенно открыто среди бела дня и курила. Мне даже хотелось, чтобы меня увидел кто-нибудь из третьекурсников или учителей. Как здорово было чувствовать себя недосягаемой для их угроз. Меня исключили, я одна. Бояться нечего, хуже уже не будет. Подойдя поближе к дорожке, ведущей на территорию школы, я встала рядом с надписью золотыми буквами на железной табличке, которая соединяла две половинки ворот, и прочла латинские слова (в Адамсбергской школе латынь по-прежнему считали мировым языком): «Non est ad astra mollis e terris via[1]». Я уже забыла, что это значит, но помню, когда мне впервые сказали перевод, надпись показалась жутковатой.

Мамы и папы не было видно. Их наверняка задержала лицемерная беседа с кем-нибудь из учителей. Не понимая до конца, зачем я это делаю, я подошла к часовне. Божий дом всегда открыт, так что я шагнула внутрь. Медленно прошла по проходу к тому месту, где мы с Полем всегда сидели во время службы. Опустившись на скамью, я подняла глаза на распятие. Сколько раз я сидела здесь, мысленно блуждая совсем в других местах? Я провела рукой по подставке для псалтыря, на которой Поль вырезал «Бог у…», а дальше не успел, потому что фрёкен Асп остановила его и позаботилась о том, чтобы ему сделали предупреждение. Я порылась в карманах, ища что-нибудь острое. В больнице у меня отобрали все, чем я могла бы причинить себе вред, но при выписке по крайней мере отдали ключи. Достав их, я закончила то, что однажды начал Поль. «Бог умер».

Потом я вернулась к машине.

Через двадцать минут пришли мама и папа с чемоданом.

— Сесилия передавала тебе привет, — сказала мама после того, как попросила меня вылезти и пересесть на заднее сиденье.

Я спросила, почему Сесилия сама не пришла к машине, чтобы поприветствовать меня. Мама ответила, что она занята — пишет национальную контрольную по английскому.

Я сказала, что национальные контрольные пишут в весеннем семестре.

Мама вздохнула и ответила, что в таком случае она что-то недопоняла. Как бы то ни было, это не имеет значения, раз я все равно не разговариваю с сестрой. Не очень-то приятно разговаривать с человеком, который делает вид, что тебя нет.

Мне хотелось сказать, что я буду говорить с ней, когда она поверит мне — своей сестре, а не своему дебильному бойфренду, но поняла, что это бессмысленно. Мама и папа всегда доверяли версии Сесилии. Со мной же они словно исходили из того, что я лгу, пока не будет доказано обратное. Они этого и не скрывали и объясняли это тем, что я сама виновата — потому что я так часто вру. Однако с таким же успехом можно сказать, что мое поведение — результат того, что мне никогда не верили. Как любит говорить папа, трудно понять, что было сначала — яйцо или курица.

— Вот это лежало в ящике твоего письменного стола, — сказала мама и протянула мне конверт.

Я взяла его и увидела свое имя, написанное красивым, причудливым почерком Поля. Это совершенно сбило меня с толку. Значит, он все же написал прощальное письмо?

— Это от него? — спросила мама.

Я кивнула.

— Так разве ты его не откроешь?

— Потом, — ответила я.

4

Вскоре после пяти в дверь Чарли постучали. Андерс поинтересовался, скоро ли она закончит. Прошло несколько секунд, прежде чем она вспомнила, что они собирались куда-то пойти.

— Тебя отпустили? — не удержалась Чарли.

Строго говоря, она не верила, что все получится. Вообще-то ей больше всего хотелось бы остаться на работе, сидеть в кабинете, пока за окнами на город спускается тьма, и пытаться найти что-нибудь новое в материалах следствия. Однако из опыта она знала, что новые подходы и мысли чаще приходили тогда, когда она позволяла себе взять передышку и подумать о чем-то другом.

— Я все же не крепостной, — ответил Андерс, и Чарли с трудом устояла перед соблазном сказать, что, по ее мнению, его положение мало чем отличается от положения крепостного.

— Куда пойдем — по твоим любимым местам или по моим?

Андерс сделал вид, что не понял, на что она намекает, но просиял, когда она предложила «Риш».

«Риш» уже заполнился гулом голосов, хотя еще не было шести. Вскоре Андерс нашел официанта, и им удалось заполучить маленький столик в глубине зала.

— Ты ведь наверняка проголодалась?

Она кивнула.

— Что закажем?

— Возьми что-нибудь, — ответила Чарли. — Я такая голодная, что не в состоянии читать меню и выбирать.

Андерс посмотрел на официанта, и тот быстро подошел к их столу. Андерс заказал два карпаччо из говядины и два бокала вина, название которого Чарли не успела разобрать. Потом повернулся к ней и спросил, не предпочтет ли она другое вино. Она покачала головой, сказав, что полностью полагается на него. Ее мало интересовали различия между сортами вина. Неужели они так давно никуда не ходили, что Андерс даже не помнит — она не различает нюансов. Кстати, она вообще предпочитала пиво, но решила не напоминать об этом.