Читать книгу "Высшая степень обиды - Тамара Шатохина"

– Спасибо, Саныч, действительно… – обняла я его, прощаясь еще раз. И думала о том, что очень хорошо, если тысяч шесть наберется. Да и он знал это. Но торговаться почему-то было неловко.

Ничего-ничего, первый акт Марлезонского балета прошел нормально. Второго нужно просто не допустить. Никаких знакомых, соседей, даже к телефону подходить не стоило. Хотя, по-хорошему, нужно бы попрощаться со всеми, с кем общалась более-менее тесно. Все-таки пятнадцать лет в гарнизоне, и меня здесь не то, что… каждая собака знает. Особенно из-за последнего места работы.

Вся эта насыщенная жизнь – праздничные концерты с участием самодеятельности (в моем лице, в том числе), их организация, поиск местных талантов, постановки, которые нужно было организовать… на одного «Федота-стрельца…» я угробила, считай, пару месяцев жизни. Последние несколько лет, оставив работу в школе, я всегда была на виду и сильно на виду.

Сейчас же я категорически не понимала этого своего явно нездорового энтузиазма. Больше того – вспоминая свои танцевальные выкрутасы на сцене и роли в спектаклях, я чувствовала не просто недоумение и неловкость, а и стыд… самый что ни на есть настоящий. Зачем все это было? И кому оно было нужно? Господи… давал бы ты ума с молоду.

То есть… правильно было бы всех знакомых обзвонить. Принять от каждого соболезнования в связи с семейной драмой, выслушать какая исключительно редкостная сволочь Усольцев и что вот именно я такого точно не заслуживаю... Каждый вежливо посочувствует моей болячке, держа для себя в голове ее причину, а как иначе? Абсолютно же все в курсе дела – живо обсуждали дома и на работе, делились мнениями... гарнизон явно гудел почти все эти дни.

Против вот этого всего яростно протестовала вся моя натура. И пускай мой отъезд будет похож на трусливый драп – я-то знаю, что просто берегу свое здоровье. От состояния нервов оно зависит напрямую, а в моем случае – так точно.

По дороге к дому сказочно повезло не встретить никого из близких знакомых. Так… пару раз коротко поздоровалась. Пристальные взгляды, приторная вежливость… или мне это просто казалось – мнительность зашкаливала? Не все люди злорадны, не все находят в этом удовольствие.

Пришло вдруг в голову, что я никогда раньше не задумывалась о том, как живут здесь те, кому некуда уехать. У кого жилье только здесь, дети школьники, а работа тут – основной способ прожить, не считая чисто условного дохода от алиментов. Как они выживают под такими вот понимающими взглядами, под шепотки за спиной и пересуды? А еще периодически сталкиваясь со своими бывшими, в хорошую погоду дефилирующими по тротуарам под ручку с дрянями? Сколько их здесь, таких? Не мало.

Не потому, что военные особенно сильно подвержены… известному явлению. А потому, что они ни на грамм не лучше остальных мужиков. А в не таком уж и большом городке все тайное рано или поздно становится явным. Все случаи обязательно получают широкую огласку, оживленно обсуждаются и смакуются, как в большой деревне, не оставляя семье и шанса. Доктор Исупова во многом была права. К сожалению или к счастью? Я не знала.

Глава 5

Подъезд окутал теплом и привычными запахами жилья. Поднимаясь на четвертый этаж, я изо всех сил старалась не цокать каблуками по бетонным ступенькам. Почему? А кто его знает! Но желание стать невидимой не проходило. Площадки тоже проходила на цыпочках, сгорая от стыда и ярости одновременно. Какой там выть, Паша? Дай Бог не разнести всю квартиру, а найти в себе силы притормозить и сделать это выборочно.

Открыв дверь, ввалилась в прихожую. Добралась-таки… и почти без потерь. А свою гордость можно засунуть в одно место, если уж ей повезло не так уж и сильно корчиться на публике.

В прихожей было темно, а в квартире пусто и тихо. Разувшись, прошла в комнату и осмотрелась, вбирая в себя запах дома. Соскучилась... и сильно.

На столе в тяжелой парадной вазе ожидаемо красовался букет роз. А из-под вазы выглядывал раскрытый конверт… Серьезно?! После напряжной прогулки по гарнизону, предельно вежливого общения с кадрами и бухгалтерией, после этой ходьбы на цыпочках… яростное желание запулить в стенку Витькин ноут, его любимую чашку и еще пару-тройку по-настоящему дорогих для него вещей, вдруг исчезло… истаяло.

Присев на краешек дивана и недолго помедитировав на конверт, я решила, что не стану даже в руки его брать – не хочу! Или же боюсь, и это больше похоже на правду – неважно. Разные мысли... мстительные и злорадные просто захлестывали – вот он вернется и увидит, что плевала я с высокой колокольни на его послания. Даже не прикоснулась – не интересно! Хотя, скорее всего, кроме записки, там еще и деньги. Усольцев просто не мог не оставить их, почему-то я была в этом уверена. Но вот взять их оттуда… глупо, но внутренний протест... детство какое-то – назло маме поморожу уши. Нет, не смогу.

А вот он пусть делает, что хочет – уходит сам, приводит дрянь сюда... И даже если уже пожалел обо всем – тоже неважно. Что бы он там ни писал, Паша прав – на выяснение отношений сейчас нет ни сил, ни желания. Вот подлатаю себя изнутри, подкоплю этих самых сил с запасом, тогда и поговорим… может быть.

Следующие два часа я разбирала свои вещи. Оказалось, что многие давно уже пора было выбросить. Их я со странным удовольствием и злостью совала в большие мусорные мешки и трамбовала безо всякой жалости. Растерзанное пальто, само собой, оказалось там же. Я не собиралась оставлять здесь вообще ничего личного. Не хотелось чужих рук на своих вещах. Вдруг вспомнилась Рая Ромашова, не вовремя вернувшаяся из отпуска и заставшая любовницу мужа в своем халате и тапках.

Забрать все я не могла, да и Паша просил не звереть. Поэтому к сортировке подошла сурово – чем ни разу не пользовалась последние два года, то отправлялось в утиль. Туда же – концертные костюмы. А дорогие сердцу предметы и тряпки временно перемещались на диван. Постепенно очистилась спальня, потом гостиная, а дальше и ванная с кухней. С антресолей были сняты дорожная сумка и чемодан на колесиках. В них аккуратно складывались то, что я заберу с собой сразу.

Я спешила, даже не стала готовить себе еду, наскоро перекусив бутербродом и выпив чая, потому что была занята, очень сильно занята. За этим занятием некогда было думать о посторонних вещах. Мне нужно было здесь и сейчас решать сверхзадачу – что взять с собой, а что выбросить. Это действительно отвлекало. Только иногда, нечаянно натыкаясь взглядом на злосчастный конверт, я отворачивалась и поджимала губы. Сейчас нельзя было не то, что… даже думать об этом. Иначе сорвусь, развлекая соседей. А среди них были... были люди, для которых чужое горе – двойная радость.

Звонок в дверь прозвучал неожиданно. Я даже вздрогнула и замерла на секунды, соображая кого там принесло? Потом озарило – матросики и коробки из магазина, да. Но к двери на всякий случай подходила на цыпочках. И уже даже стыдно не было.

Перед дверным глазком мялся щуплый срочник, кося глазами в сторону. Наверное, не один был. С молодыми всегда отправляли сопровождающего – старшину или мичмана. Окинув себя в зеркале быстрым взглядом и мысленно махнув рукой, я распахнула дверь и сразу дернулась закрыть ее – непонятно почему, нечаянно. А может потому, что ожидала увидеть кого угодно, только не Андрея Зацепина. Нога в сверкающем ботинке успела втиснуться в щель, не давая двери захлопнуться. Мужской голос звучал спокойно и уверенно: