Читать книгу "Адвокат амазонки - Наталья Борохова"

Она вопросительно посмотрела на Бойко. В ее словах он услышал недосказанность.

– Боюсь, что присяжные не поймут ваши романтические порывы, – честно сказала она. – Они решат, что вы лишили жизни Песецкую ради ее денег, и чем больше вы будете говорить о своей любви, тем меньше они будут вам верить.

– Что же делать?

Дубровская пожала плечами:

– Быть может, стоит изменить позицию? Вот если бы вы сказали, что ввели инъекцию Веронике из чувства сострадания, это было бы совсем иное дело. Эвтаназия – право на «хорошую смерть», явление, запрещенное законом, но понятное для большинства людей. Что может быть гуманнее, чем освобождение безнадежно больного человека от ненужных страданий?

Лицо Виталия окаменело, словно слова адвоката парализовали его. Но когда к нему вернулась способность говорить, он яростно отверг такой план защиты:

– Никогда я не скажу такое! Я не убивал Веронику и не устаю об этом повторять следователю, оперативнику, теперь вам! Я не вводил ей инъекцию!

Дубровская выпрямилась в струнку. Щеки ее порозовели.

– Я, конечно, еще незнакома с материалами уголовного дела, но знаю из газет, что железного алиби у вас нет. – Она вопросительно взглянула на него, и Бойко неохотно кивнул. – Вы – врач, а Песецкая умерла от инъекции. Вы можете утверждать, что она это сделала самостоятельно, но, боюсь, присяжные вам не поверят. Они решат, что вы хитрите, что вам есть что скрывать. К тому же большое наследство Вероники – явно не аргумент в пользу вашей невиновности. Пусть это звучит странно, но заявление о том, что вы действовали из чувства сострадания, может дать необходимый эффект. Присяжные вам поверят.

– Вы шутите? Этим я подпишу себе смертный приговор! Медицинское содействие самоубийству в нашей стране карается по закону!

– Да. Но вы забываете о специфике суда присяжных, – выложила Лиза свой основной козырь. – Присяжные заседатели судят не по закону, а по совести, и, если они решат, что с точки зрения человеческой морали ваши действия объяснимы, они могут вынести вердикт о вашей невиновности.

Это была чистая правда. Присяжные могли оправдать подсудимого, в случае если он, застав насильника своего сына на месте происшествия, жестоко покарал его. Они признавали невиновной женщину, забившую мужа чугунной сковородой, если понимали, что в течение многих лет она терпела от него побои и унижения. Были и другие примеры, но Лиза интуитивно ощущала, что тема эвтаназии поможет им выстрелить в нужном направлении. Хотя... Стоп! Как они добьются результата, если главный вопрос так и не решен? Дубровская не дала своего согласия защищать Виталия в суде.

Похоже, они думали об одном и том же. Бойко, заметив замешательство адвоката, как-то сразу обмяк.

– Все, что вы говорите, очень занимательно. Но я не убивал Нику. Я собираюсь говорить об этом в суде.

Он был чертовски упрям, но и Дубровская не могла похвастаться своей покладистостью.

– Я вам повторю еще раз, – терпеливо заметила она, – что для присяжных важна не ваша виновность или невиновность, а их представление о ней. Поэтому, если они сочтут, что вы морочите им голову, оправдательного вердикта (пусть вы трижды невиновны!) вам не видать как своих ушей. Хотя, – ее тон немного смягчился, – я не имею права заставлять вас признать вину, если вы этого не хотите. К тому же моя помощь вам ограничивается только советом, а вы вправе выбирать, следовать ему или нет.

– Вам неинтересно мое дело? – опять огорчился Виталий.

– Почему же? Ваше дело интересно, но... – Но что она могла ему сказать? Деньги? Сейчас она сама себе напоминала адвоката, вытрясающего из клиента последнюю копейку. Конечно, Виталия Бойко нельзя было назвать бедняком. Он был наследником немалого состояния, оставшегося после смерти актрисы. Хотя, если говорить по закону, вопрос о его наследстве до решения уголовного дела висел в воздухе. Не может наследовать виновный в смерти наследодателя. Вот только вопрос, виновен Виталий или же нет в смерти актрисы, должны были решить двенадцать простых людей.

– Знаете, не отказывайте мне сейчас вот так сразу, – взмолился Бойко, заметив колебания адвоката. – Я дам вам почитать свою тетрадь... Это не то чтобы мой дневник. Это мои мысли, моя душа, излитая на бумагу.

Дубровская, конечно, с самого начала свидания видела толстую общую тетрадь в клеенчатой обложке, которую Виталий положил на краешек стола. Но она не придавала этому значения, полагая, что в ней содержатся заметки по делу, которые так любят делать заключенные.

– Вы увидите, что я совсем не тот, каким пытаются меня выставить в газетах. Почитайте, и если что-то дрогнет в вашей душе, дайте мне знать... – «А если нет?» – едва не сорвался с губ Дубровской бестактный вопрос. – А если нет, тетрадь мне можете и не возвращать.

– И все же я вам ее верну, – вежливо сказала Лиза. Если Бойко излил свою душу на бумагу, у нее не было ни малейшего желания присваивать ее себе...

* * *

Дубровская вернулась домой к семи часам. Утомленная долгим рабочим днем и вечерними пробками на дорогах, она чувствовала себя выжатой, как лимон. Но это ей не помешало, как примерной супруге, заскочить в продуктовый магазин и купить все необходимое для ужина. Выгружая два полных пакета с полуфабрикатами, Лиза почувствовала щемящее чувство вины. Может, она поторопилась обвинить Андрея в том, что из их отношений ушла романтика? Сама она, считая себя особой чувствительной и ранимой, не многое делала для того, чтобы их семейное гнездо было теплым и уютным. Конечно, она покупала продукты, готовила простые блюда и по просьбе мужа иногда гладила его рубашки. Но она была готова признать, что выдумки и фантазии, а значит, вместе с тем и любви она проявляла в домашних делах куда меньше, чем в подготовке защиты очередного клиента. За шесть лет брака она научилась весьма сносно готовить куриный суп, жарить ту же самую пресловутую курицу в духовке и варить кашу. Прямо скажем, немного. Хорошо, что Андрей был непривередлив в еде и покорно поглощал магазинные пельмени, блинчики из упаковки, готовые отбивные, которые следовало только разогреть. А ведь он был из обеспеченной семьи, где меню на обед и ужин составлялось так же вдумчиво, как государственный бюджет. Ольга Сергеевна, мама Андрея, тщательно следила за тем, чтобы пища была разнообразной и вкусной. Конечно, у нее была кухарка, да и сама свекровь не утруждала себя готовкой, но она умело вела хозяйство: нанимала и увольняла прислугу, следила за закупкой продуктов и чистотой в доме, принимала гостей, ухаживала за мужем и сыном. Она искренне не понимала, почему Лиза не может заниматься тем же. Было бы простительно, если бы она хотя бы приносила в дом деньги, но заработки Дубровской были весьма скромными, как, впрочем, и ее клиенты. Семья ничего бы не потеряла, если бы Елизавета осталась дома и посвятила себя организации образцового быта.

Воспоминания о любимой свекрови ничуть не улучшили настроения Елизаветы. Она обвела глазами гостиную и только сейчас сообразила, что сегодня был понедельник. Вокруг царила чистота и порядок, а это значило, что приходила домработница, которую Ольга Сергеевна посылала в дом сына два раза в неделю. Женщина убирала, стирала и гладила постельное белье, увозила вещи в химчистку. Елизавете не было нужды даже поливать цветы, и она могла с головой погрузиться в уголовное право. Но мысли об этом сейчас вовсе не радовали Лизу. Быть может, именно поэтому ее муж не торопился домой, хотя стрелки часов уже приближались к восьми? Где его, интересно, носило?