Читать книгу "Несносный ребенок. Автобиография - Люк Бессон"

Сократ нашел скамейку и залез под нее в поисках тени. Бедный мой пес лежал там часами, приглядывая за мной, наблюдая, как я кружу над водой, убежденный, что в случае чего он-то сможет меня спасти. Сократ действительно был моим лучшим другом. Между двумя заездами я приходил к нему и все ему рассказывал. Позднее, когда его вздохи становились все протяжнее, мы уходили с понтона в поисках новых приключений.

Мой отец придумал для морского шоу номер. Он должен был лететь на монолыже, держа на плечах мою мать, а у матери на плечах должен был стоять я. Все-таки цирк оказал на него влияние, и он принимал нас за польских акробатов, тем не менее меня его задумка очень сильно взволновала. В отличие от матери, которая боялась за свою спину; но выбора у нее не было: все решал мой отец.

Тренировки начались на следующий же день, и мы попробовали все варианты, чтобы у нас получилось, как задумано. Отец и мать начинали движение вместе, и меня подводил к ним другой лыжник, но мне было слишком сложно перейти от него к отцу на такой скорости, и при каждой попытке я бухался в воду. Этот вариант был оставлен, и отец предложил другой: «метод обезьяны». Я, как маленькая обезьянка, должен был уцепиться за мать; у нее на ногах были лыжи, а отец находился сзади, он тоже был на лыжах. Подняться из воды – настоящая проблема, и каждый раз у меня было ощущение, будто я засунул голову в стиральную машину, однако отец не оставлял попыток. Никогда.

Кончилось тем, что из воды мы поднялись. Самое трудное было сделано. Когда удалось установить равновесие, мама оставила свои лыжи и встала на лыжи отца. Я сделал то же самое, чтобы дать маме подняться ему на плечи. Как только они оба восстановили равновесие, я в свою очередь забрался на плечи моей бедной матери с ее двойным сколиозом.

Шум воды под нашими лыжами был оглушительный, а ветер и брызги мешали нам насладиться моментом, но отец, надежный как скала, рявкнул нам, что все идет хорошо.

Лодка выровняла движение и прошла мимо понтона, где сотни туристов, ошеломленных зрелищем этой семейной пирамиды, встретили нас громом аплодисментов, который не мог покрыть даже шум воды. В тот день я стал популярным, и отныне каждый отдыхающий считал себя вправе при встрече погладить меня по головке.

В тот период моя мать все время держалась в тени. Я едва ощущал ее присутствие. И редко ее видел. Возможно, ей было не по себе, так как мой отец жил своей жизнью, и она не была ее частью. Официально она работала инструктором по подводному плаванию. В ее распоряжении было с десяток аквалангов весом в тонну и очень примитивное оборудование. Стабилизирующих жилетов еще не было и в помине, ласты были совсем маленькие, а маски смахивали на ведра с застекленным дном.

Погружение считалось слишком опасным для ребенка моего возраста, и мама отказывалась меня учить. Мне следовало подождать еще несколько лет.

Очень мало кто интересовался дайвингом, и у нее редко бывало более пяти учеников.

Родители уходили рано утром и возвращались к одиннадцати вечера. К этому часу я обосновывался на понтоне, чтобы хоть ненадолго увидеть мать. Время от времени она приносила мне перламутровые раковины, которые я тут же прятал, даже не дав им обсохнуть; потом она украсит ими стены нашей маленькой квартирки. Несколько раз я видел, как она возвращалась с римскими амфорами. Надо сказать, что в то время никто не нырял, а между тем на дне моря находился целый естественный музей. Некоторые амфоры были целыми, но чаще всего она поднимала со дна моря только горлышки. Ее лучшим уловом была маленькая амфора для благовоний, которая и сегодня украшает ее гостиную.

Мне вспоминается одна история, связанная с этими амфорами. В конце сезона отец решил взять с собой во Францию несколько целых амфор, что было незаконно: эти амфоры принадлежали хорватскому государству[7]. Однако у отца был отличный план. Он разложил задние сиденья, положив внизу амфоры, набросил на них несколько одеял и попросил меня лечь туда и притвориться спящим. Мы пересекали границу около полуночи, чтобы наша версия выглядела достаточно убедительной. Когда мы были уже недалеко от таможни, отец напомнил, как мне следовало себя вести. После чего я закрыл глаза и стал изображать, что крепко сплю.

Отец остановился перед шлагбаумом, и таможенник попросил его предъявить документы.

– Есть что декларировать? – спросил таможенник, видимо, в сотый раз за день.

Отец ответил ему, понизив голос, и пальцем указал на меня, чтобы было понятно, почему он перешел на шепот. Мне было досадно, что я не мог видеть эту сцену. Я чутко прислушивался к каждому шороху, каждому движению таможенника, который склонился надо мной. Я пытался представить его лицо. Что оно выражало, подозрительность? Я не хотел, чтобы родители отправились в тюрьму из-за того, что их сын – плохой актер. И решил испустить вздох, как бы для большей убедительности.

Кажется, это сработало, потому что таможенник вернул отцу документы.

Машина снова тронулась, но я все лежал с закрытыми глазами – на случай, если таможенник заманил нас в ловушку, ухватившись за дверцу машины.

– Теперь можно открыть глаза! – небрежно бросил мне отец минут через пять.

Я тут же поднялся и через заднее стекло удостоверился, что таможенник и его пост были уже довольно далеко. Сердце постепенно перестало бешено колотиться. Я устроился на сиденье, измученный этим приключением, и очень быстро провалился в сон. На этот раз настоящий.

* * *

Мама регулярно брала меня с собой в Пореч, в гавань. Прогулка занимала не больше часа. По пути нам попадались бамбук, олеандры и акации. Мама срывала листок акации и клала себе в рот, между языком и нёбом. Выпуская через этот листик воздух, она каким-то образом исхитрялась свистеть. Звук был таким, будто его издавал соловей, у которого поперек горла торчала гусеница. Мама пыталась научить свистеть меня, и мы предавались этому занятию всю долгую дорогу.

Старая гавань была вымощена огромными каменными плитами много веков назад.

У причала стояли несколько скромных рыбацких лодок, а чаек было больше, чем туристов. Мы с мамой всегда приходили туда в полдник. Обычно мы заходили в пекарню, там на террасе стояли маленькие круглые столики. Меню у нас всегда было одно и то же: йогурт в стеклянной банке, густой, как сметана, и местное пирожное. Оно было из песочного теста, в форме короны, с абрикосовым вареньем посредине. И все обсыпано сахарной пудрой, которая прилипала к кончику моего носа. Мама наливала чай, и мы садились на террасе, наблюдая за рыбаками, которые чинили свои сети. Мы сидели там некоторое время, не проронив ни слова. Я ничего не знал о ее несчастьях, она ничего не знала о моем одиночестве. Солнце садилось, и город обретал оранжевые оттенки. Пора было возвращаться; мне не терпелось найти Сократа, чтобы рассказать ему, как я провел день.

Раз в две недели каравеллы парусной школы отправлялись в небольшой поход и высаживали полсотни туристов в чудесной маленькой бухте в нескольких шагах от нас.