Читать книгу "Пыльная корона - Дарья Симонова"

— Понятия не имею! Спроси у Екатерины Медичи. Меня больше интересует, кто же на такое решился. И зачем? Кому настолько мешала Инквизиция, извиняюсь за неуместный каламбур…

— Валяйся теперь в ногах у Вариного дружка, чтобы узнать хоть что-то. Хотя… Господи, вот я идиотка! Только сейчас поняла, что, раз Тёма в курсе, кто убил, он, по крайней мере, видел убийцу и жертву примерно в одно и то же время. А для этого ему кто-то должен был объяснить… иными словами, установить личность жертвы. То есть если он, допустим, видел то, что таинственная владелица его квартиры и Анна Карловна встретились у кафе и вошли туда вместе, то он должен знать… погоди, я совсем запуталась!

— Что тебя смущает? — удивилась Тина. — Полиция показала Тёме фотографию Карловны, и он узнал в ней женщину, с которой встречалась его хозяйка. Вот и все!

— Видимо, у меня помешательство! Я все время боюсь, что Варя стала свидетелем преступления и ее жизнь теперь в опасности. И Тёму этого злополучного угораздило поселиться рядом с местом преступления…

— Послушай, я понимаю твой мандраж на все сто, но ведь это вечная тема барышни и хулигана! А насчет его неудачного места жительства… Кстати, где они познакомились?

— Варька говорит, что на Арбате. Тёма, видите ли, уличный танцор диско. Смех на палке! Тоже мне, гуттаперчевый мальчик.

— А что такого?

Под утро, в сгущенную влажную тьму, Сиреневая Маша отбыла домой на такси. Сколько ее Тина ни упрашивала остаться переночевать, гостья осталась непреклонной. Прикорнув часа на два, прямо на кухонном кресле, чтобы не разморило в теплой постели, Тина смотрела сумбурные короткометражные сны о танцующем на улице Антоне и Варе, которая задумчиво восседала на рыжей лошади, въезжающей в средневековый Таллин…

Утром, перед тем как пойти в школу, смурной Сашка поведал внезапно свою версию преступления. Однажды Инквизиция, подвергая его нерадивость остракизму, привела в пример своего брата, которого в детстве тоже учили музыке, но он сумел вырваться из-под гнета родительского диктата, посвятив себя врачебному делу.

— Короче, эта ведьма советовала мне присматриваться к другим ремеслам. Типа в музыке мне нечего делать. Может, ее накормил до смерти кто-то, кому она посоветовала стать поваром? А вообще в том районе, где ее грохнули, она жила когда-то давно. В детстве, что ли… Случайно мне сама сказала, не помню зачем. Наверняка ее родня зажмурила.

Тина спросонья пропускала материнский ритуал осуждения жаргонной лексики. Она внезапно пожалела «ведьму». Прийти туда, где родился, — и умереть. Замкнулся жизни круг…

— Почему ты решил, что убийца я?

Рите стоило больших усилий оставить вопрос скупо лаконичным. Ее захлестывали гнев, обида, ужас. Хотя эти внутренние бури давно превратились в тихую душную силу, которая незаметно перекрывала все счастливые артерии. Но выплескивать черноту сейчас смерти подобно. Опыт показывает, что нет разрядки в прямом конфликте. Чтобы освободиться от кошмара, надо просто вырасти из него, сделав еще один шаг к просветленности.

Они сидели там, где заканчивалось время. Точнее, оно, как и пространство, становилось качественно иной субстанцией, которую ощущает своим шестым чувством лишь тот, кто едет в поезде. Это была Богом забытая станция среди леса. Похоже, что это была тщетная конспирация, но Тёма на ней настоял. «Боишься?» — спросила Рита. «Не за себя». Как благородно!

От того, что он говорил, накатывало знакомое бессилие. Так всегда, когда пытаешься объяснить очевидное.

— Ты вошла в то кафе, название не помню. На слова у меня память плохая, а на лица — железная! И я видел, что у окна сидела та женщина, которая потом умерла неподалеку, в сквере. Ты же знаешь, если я один раз лицо увижу даже при минимальном освещении, то запомню на всю жизнь. К тому же ее запомнить было нетрудно. Одно слово — Инквизиция. Ее, наверное, били в детстве. Она злая и несчастная женщина, у которой давно не было любви.

— Спасибо за ценные замечания. Мне они, конечно, очень пригодятся, когда меня задержат по подозрению в убийстве, которого я не совершала. — Рита начинала тоскливо злиться, но собрала последние силы в комок, чтобы сохранить ровный тон бессмысленного разговора. — Тёмочка, ну почему же ты такой болван… Если мы с Карловной оказались в одном кафе, то почему обязательно убила я?! Почему тебе не приходит в голову, что в этом заведении могли находиться другие люди?!

— Рита, я же тебя не осуждаю. Я на твоей стороне. Я никогда не скажу полиции, что видел тебя там. Просто я случайно проговорился Соне, но она будет молчать. И вообще кто ей поверит?! Просто я сделал вывод о том, что ты… можешь быть причастна, потому что через окно мельком заметил, что ты разговаривала с будущей жертвой! Именно поэтому я и не стал встревать. И потом… так вышло, что тетя Марина мне все рассказала. О том, какую роль сыграла Карловна в твоей жизни. У тебя был мотив. На кого мне еще в этом кафе думать? И так как ран на теле жертвы не нашли, значит, это не могло быть убийство с целью ограбления, которое совершает случайный прохожий.

…Господи, зачем я пустила в жизнь этого джокера! Зачем я пришла тем вечером в свой холодный дом? Я, как и тетя Марина, не хочу в нем жить. А продать его страшно. Словно тогда уже точно детство безвозвратно канет во вселенскую пасть прошлого. В огромную океанскую воронку тоски. Я должна буду научиться равнодушно проходить мимо себя, плачущей, дрожащей от страха, восьмилетней… — ведь в этом доме навсегда отпечатались слепки моего детского ужаса. И призрак меня-ребенка не покинет это место. Которое отныне будет принадлежать чужакам. Мне дадут за него уйму денег. Которые я все равно ухну в какое-нибудь шоу. И оно прогорит. Такая знакомая история… Сюжет для мюзикла. Но в этом бездушном мире мой Я-ребенок по-прежнему ходовой товар.

Они пили остывший кофе, который Тёма привез с вокзала. И ели пончики. Джентльменский набор бывшего милого дружка. Чтобы заинтересовать публику, начало должно быть немножко банальным. Но с обещанием неожиданного и даже возвышенного финала. Впрочем, обещание выполнять необязательно.

Это знакомство случилось, когда Риту в очередной раз понесло во все тяжкие. Ее всегда несло, когда случались поворотные события в ее жизни. С годами эти срывы очень сильно пахли перегаром и отвращением к самой себе, и ей бы однажды не выкарабкаться, но ее спасала давно и навеки данная самой себе индульгенция: во всем виновата не я, а маменькина страшная наследственность. Как только в фокусе сознания наводилась резкость, Рита бодро крыла проклятиями родительницу и начинала возрождаться из пепла. Алкоголь — это чаще всего навязанная тебе вина. Отправь эту вину по обратному адресу — и начинай исцеляться.

Процесс, однако, небыстрый. Шаг вперед и два назад. Рита срывалась и начинала все заново. Первый раз это случилось, когда школьная танцевальная студия, так мощно расправившая крылья, вместо того чтобы взлететь еще выше, стала модельным агентством. Этот бизнес оказался выгоднее. Рита впервые задала себе вопрос «кто же ты теперь?». Без работы, без образования, без связей и покровителей. Ей вроде как честно предлагали остаться в новом статусе, но само слово «модель» смешило. Тетя Марина увещевала поступить в училище на народный танец, который всегда будет кусочек-хлеба-дающим, потому что Дни города и прочие государственные праздники будут всегда, а народников любят пенсионеры, которые тоже будут всегда. Рита плакала — ведь у нее было столько нереализованных замыслов! Марина тщилась побить челом папаше Тревогину, чтобы он где-нибудь замолвил словечко, но тут племяшка взвыла. Унижаться перед самодуром, который ее проклял? Ни за что. И Рита истерично уехала в другой город, в котором, как ей казалось, любить легче. Потому что у Мандельштама там звучали «голоса» дружественных мертвецов.