Читать книгу "Годы риса и соли - Ким Стэнли Робинсон"

После они оказались на невольничьем рынке. В центре небольшой площади возвышался помост, смахивающий на трибуну, с которой читал свои учения далай-лама. Первых троих невольников продали быстро. Особое внимание толпы, не скупившейся на комментарии, привлекали выставленные на продажу женщины. Они были раздеты догола, если не считать верёвок и цепей, сковывавших их движения. Так и стояли невольники, бессильные и согбенные. У большинства кожа была чёрного цвета, у некоторых – коричневого. Торги, похоже, близились к закрытию, и покупатели разбирали последних рабов. Перед Болдом измождённую девочку лет десяти сбыли на руки тучному негру в грязном шёлковом одеянии. Переговоры велись на каком-то из диалектов арабского языка. За маленькую невольницу расплатились мелкими золотыми монетами, названия которых Болду не доводилось слышать прежде. Он помог своим похитителям стянуть с себя старую, до хруста заиндевевшую одежду.

– Можно обойтись без цепей, – попытался сказать он по-арабски, но его не стали слушать и заковали в кандалы.

Он поднялся на помост, и его обдало тяжёлым спёкшимся воздухом. Болд чуял, что от него смердит, а окинув себя взглядом, он понял, что за долгое время странствий по пустынной земле отощал, как та самая маленькая невольница. Зато теперь его кости обтягивали сплошные мускулы. Он расправил плечи, глядя на солнце, и пока продолжались торги, повторял про себя строки лазуритовой сутры, которые гласили: «Злые духи, недобрые духи, что бродят по земле: прочь изыдите! Будда не признаёт рабства!»

– Говорит он по-арабски? – спросил кто-то.

Один из похитителей вытолкнул Болда вперёд, и тот сам ответил:

– Во имя бога, милостивого и милосердного, я говорю по-арабски, а также по-тюркски, по-монгольски, по-улусски, по-тибетски и по-китайски, – и Болд по памяти затянул первую суру Корана, пока его не дёрнули за цепь, что он расценил как приказ умолкнуть.

Очень хотелось пить.

Его купил низкорослый, поджарый араб за двадцать незнакомых монет. Похитители остались довольны. Болд спустился с помоста, и ему вернули одежду, его похлопали по спине и удалились. Он было хотел натянуть свой засаленный халат, но новый хозяин остановил его, протянув обрез чистой хлопчатой ткани.

– Накинь лучше это. А обноски оставь здесь.

Болд опустил удивлённый взгляд на последнее, что оставалось от его прошлой жизни. Жалкое, казалось бы, тряпьё – но какой путь проделан в этом тряпье. Он вытащил из складок платья свой амулет, оставив припрятанный в рукаве нож, но вмешался хозяин и выбросил амулет вместе с одеждой.

– Идём. Я знаю рынок в Зинджи, где такого варвара можно продать втрое дороже, чем я заплатил за тебя здесь. А покамест поможешь мне собраться в дорогу. Ты меня понял? Поможешь мне – себе же сослужишь службу, и я буду тебя хорошо кормить.

– Я понял.

– То-то же. А о побеге даже не помышляй. Александрия – прекрасный город. Мамлюки правят здесь железной рукой, строже, чем при шариате. И они не прощают беглых рабов. Они прибыли сюда с севера Чёрного моря осиротевшими. Их родители встретили смерть от рук варваров, вроде тебя.

Болд и сам перебил немало воинов Золотой Орды, потому лишь молча кивнул. Хозяин продолжил:

– Арабы научили мамлюков служить Аллаху, и теперь они не просто мусульмане, – он даже присвистнул на этих словах. – Их взрастили, чтобы править Египтом независимо от чужого влияния – быть верными одному только шариату. Тот, кто перейдёт им дорогу, пожалеет об этом.

Болд снова кивнул.

– Я понял.

Переход через Синай был похож на кочевье по пустыням его родной страны, только на этот раз Болд вместе с рабами плёлся в хвосте верблюжьего каравана, глотая пыль, поднявшуюся от их копыт. Они оказались здесь в разгар хаджа[4]. Верблюды и люди истоптали тропу, пересекающую пустыню, и теперь она выделялась широкой гладкой пыльной лентой среди каменистых дюн. Слева их миновали странники, небольшими группами шедшие на север. Болд никогда не видел столько верблюдов.

Караван-сараи были ветхими и пыльными. Хозяин никогда не освобождал своих невольников от связывавших их верёвок – так они и спали по ночам, кольцом, вповалку на земле. Ночи были непривычно тёплыми и почти искупали собой дневную жару. Их господина звали Зейк. Он щедро поил и сытно кормил рабов по вечерам и на рассвете. Болд отмечал, что господин обращался с ними, примерно как с собственными верблюдами: заботился о своём товаре, как и положено купцу. Болд такой подход одобрял и всеми силами старался поддерживать шеренгу измождённых рабов в тонусе: когда никто не выбивается из строя, переносить поход намного легче. Однажды ночью Болд поднял глаза к небу и увидел, как сверху на него смотрит Стрелец. Тогда вспомнились ему долгие одинокие ночи на опустевшей земле.

Дух Тимура,Последний уцелевший рыболов,Пустые каменные храмы, подставленные небу,Голодные дни, куцая лошадёнка,Кривой лук и худые стрелы,Красная птица и синяя птица бок о бок.

Они вышли к берегу Красного моря и поднялись на корабль, раза в три или четыре превосходящий лодку, что доставила Болда в Александрию. «Дау», или «самбук», – так называли его в народе. Ветер дул постоянно с запада, иногда сильно, и корабль, прижимаясь к западному берегу и раздувая на ветру свой большой треугольный парус, двигался на восток. Шли полным ходом. Зейк давал невольникам всё больше и больше пищи, откармливая их на продажу. Болд с аппетитом уминал добавочные порции риса с огурцами, примечая, что язвы на ногах начинали потихоньку заживать. Впервые за долгое время голод не мучил его беспрестанно, и ему казалось, будто некий туман рассеялся, или спала дрёма, и он, Болд, постепенно пробуждается ото сна. И пусть теперь он был рабом, он не останется им навсегда. Что-нибудь непременно произойдёт.

Снявшись с якоря в Массауа, засушливом и буром портовом поселении, служившем перевалочным пунктом для паломников, они поплыли на восток, пересекая Красное море, обогнули пологий красный мыс, за которым заканчивалась Аравия, и достигли Адана – большого приморского оазиса. Болд никогда не видел такого огромного порта, как в этом богатом городе, где зелёные пальмы покачивались над черепичными крышами, росли цитрусовые деревья и повсюду виднелись бесчисленные минареты. Однако Зейк не высадил невольников на берег и не разгрузил товары – проведя день на берегу, он вернулся и покачал головой.

– В Момбасу, – сказал он капитану корабля и заплатил ему сверху.

Снова поплыли на юг: через пролив, обогнули мыс Рас-Хафун, а затем – вдоль побережья Зинджи, уходя в такие дали, где Болд никогда прежде и не бывал. К полудню солнце стояло прямо над головой и жарило нещадно, и так дни напролёт, день за днём, без единого облачка в небе. Воздух обжигал, как будто мир стал одной большой печкой. Побережье виднелось либо мертвенно-коричневым, либо ярко-зелёным, не зная полутонов. Они останавливались в Могадишо, Ламу и Малинди, процветающих арабских торговых портах, но Зейк сходил на сушу ненадолго и скоро возвращался.