Читать книгу "Французская рапсодия - Антуан Лорен"

Тут слово взял старый телевизионный волк Жан-Жак Бурден. Сознавая, что благодаря этой минуте войдет в историю телевидения, а может быть, и в историю Франции, он, опередив менее расторопных коллег, сказал:

– У меня последний вопрос. Очень простой. Через полгода президентские выборы. Почему бы вам не выставить свою кандидатуру?

Аврора вздрогнула. Ее взгляд на долю секунды встретился с взглядом Бурдена, и она постаралась вложить в него всю жесткость, на какую была способна; ей хотелось, чтобы он ясно понял: будь у нее возможность, она сбросила бы его со стула и в кровь расцарапала ему физиономию. ЖБМ чуть приподнял брови и улыбнулся.

– Ваша помощница, кажется, недовольна, – пошутил журналист.

Камера переместилась на Аврору, лицо которой тут же приняло бесстрастное выражение.

– Но я жду ответа на свой вопрос, – не отставал Бурден.

В студии повисла тишина. ЖБМ повернулся к партийному кандидату – тот смотрел на него не отрываясь, с полным сознанием того, что, пригласив владельца «Аркадии» в надежде на поддержку, совершил политическое самоубийство. ЖБМ отлично понял значение этого взгляда, но продолжал улыбаться – что еще ему оставалось делать?

– Откровенно говоря, – наконец произнес он, – не думаю, что это имеет смысл.

– В самом деле? – холодно спросил Жан-Жак Бурден.

В эту секунду твиттер передачи достиг точки кипения: две сотни сообщений в секунду.

– Вы уверены? – стоял на своем журналист, не обращая внимания на коллег, готовых растерзать его в прямом эфире: он увел у них из-под носа сенсацию.

– Хорошо, – решительно сказал ЖБМ. – На сегодня достаточно.

Он встал, пожал руки журналистам и официальному кандидату, протянувшему ему свою вялую ледяную ладонь. Провожая удалявшегося ЖБМ взглядом, последний не мог отделаться от ощущения, что смотрит в спину собственному убийце. Теперь он знал, как выглядит смерть – у нее долговязая фигура и волосы с проседью.

* * *

«Линкольн» затормозил на гравийной дорожке. Водитель Макс открыл двери, и ЖБМ с Авророй направились к дому. Из гостиной доносились звуки включенного телевизора. На плоском экране Франсуа Ларнье с вымученной убежденностью предлагал меры по снижению молодежной безработицы. Перечисляя их, он загибал пальцы – так делают дети, еще не научившиеся хорошо считать, – и хмурил брови, очевидно, полагая, что это придаст его выступлению солидности. Бланш приглушила звук и, не поворачиваясь к мужу, медленно захлопала в ладоши.

– Ты – следующий президент этой страны, – сказала она, – а я кое-что в этом понимаю. Мой отец тоже понимал. – Она потянулась к стоящему рядом подносу и взяла с него крохотное пирожное. – Домисиль Кавански звонила.

– Кто это? – спросил ЖБМ.

Бланш развернулась в белом кожаном кресле и улыбнулась насмешливо и в то же время смиренно.

– Домисиль Кавански, – еще раз повторила она.

Нежное имя в сочетании с резкой, как удар хлыста, фамилией, не сулило ничего хорошего. ЖБМ с Авророй переглянулись.

– Только не говорите мне, что она с вами не связывалась. Аврора?

– Да, – подтвердила помощница. – Она оставила мне пять сообщений.

– И вы ничего не сказали? – изумилась Бланш.

– Момент был неподходящий. Она считается номером первым в пиаре, – объяснила Аврора, обращаясь к ЖБМ.

– Перезвони ей сейчас же, – сказала Бланш.

– И не подумаю, – ответил ЖБМ.

– Мне пора, – сказала Аврора.

– Нет-нет, Аврора, не уходите, – попросил ЖБМ. – Может, останетесь ночевать?

– Спасибо, ЖБМ, но я хочу домой.

– Ладно. Тогда я провожу Аврору.

* * *

– Не хватало еще, чтобы Бланш в это вмешивалась, – ворчал ЖБМ, пока они шагали ведущей к саду галереей.

– Вам и правда понадобится немало мужества, – лаконично отозвалась Аврора.

Макс вышел из машины и открыл двери. На крыльце ЖБМ задержался и взял Аврору за руку.

– Слушай, так что нам сейчас делать?

В минуты особого напряжения он внезапно переходил с ней на «ты». С Авророй подобного никогда не случалось. Она закусила нижнюю губу, немного помолчала и сказала:

– Придется принять их правила. Немного пообщаетесь с Кавански, зато избежите конфликта с Бланш. Вы и так популярны, станете еще популярней. Если волна пойдет на подъем, мешать ей не надо. Просто держитесь в стороне. Потом…

– Что потом?

– Потом соскочите. Дадите соответствующее интервью. Как Жак Делор в программе «Семь из семи» в девяносто четвертом. Типа пошутили и хватит.

– Типа пошутили, – пробормотал ЖБМ. – А что, неглупо. Совсем не глупо.

– Задачка про козу и капусту. Козу уводим пастись на луг, а капусту возвращаем в огород.

И говорить больше не о чем.

– Не представляю, что бы я без вас делал, – сказал он.

Аврора улыбнулась, пожала плечами и направилась к машине.

– А сколько вам было в девяносто четвертом? – спросил ЖБМ.

– Двенадцать лет, – ответила Аврора.

* * *

Водитель мягко захлопнул дверцу и включил фары. Машина заскрипела по гравию. ЖБМ вернулся в дом.

– Там только о тебе и разговоров! – крикнула ему Бланш из гостиной.

ЖБМ прошел на кухню и налил себе бокал шабли.

Бланш

«Линкольн» с шофером – это, бесспорно, единственная роскошь, которую позволяет себе ЖБМ. У него есть в Париже квартира в сто восемьдесят квадратных метров, но он никогда в ней не жил и предпочитает ее сдавать. Кроме этой квартиры, трех пресс-папье и старых телефонных справочников, все его имущество уместится в одном чемодане. Платить 75 тысяч евро за бизнес-джет, чтобы слетать в Нью-Йорк и обратно, он считает глупостью и расточительством. Он пользуется обычными рейсовыми самолетами. «Ты настоящий аскет, – часто говорю я ему. – Как пришел сюда с одним чемоданом и книгами, так больше ничего и не приобрел, и это за двадцать восемь лет. Правда, сменил модель «линкольна» и нанял другого шофера, потому что прежний достиг пенсионного возраста. Ах да, ты купил себе часы…» Действительно, за все эти годы это была его единственная покупка. Часы марки «Бреге» – из тех, какими пользуются всю жизнь. Иначе говоря, других он себе больше никогда не купит. На самом деле я никогда по-настоящему не понимала этого человека. Он создан для одинокой жизни – в компании с компьютером, бутылкой воды и шофером. Он может существовать в подобном режиме месяцами и не испытает ни малейшего неудобства. Он избегает общества богатых людей, ни от кого не принимает подарков, отказывается от приглашений. Люди чувствуют в нем эту сдержанность, даже те, кто с ним незнаком. Они считают его загадочным человеком, но никакой загадки в нем нет. Мой муж – единственный во Франции крупный бизнесмен, который способен пойти обедать в ближайшее бистро и съесть у стойки яйцо под майонезом, запив его бутылкой «Перье». Кстати, он довольно часто так делает. Он никогда не носит с собой деньги; если у него в кошельке обнаружится двести евро, это будет конец света. Мне кажется, он просто не любит деньги. Когда мы с ним познакомились, он жил в отеле, в так называемом номере повышенной комфортности; разумеется, это не была гнусная дыра, но и роскошным палаццо с круглосуточным обслуживанием это заведение никто не назвал бы. Я была очарована этим сверходаренным человеком, не имевшим ничего – ни квартиры, ни дома, ни картин. Ничего, кроме американской машины с нанятым шофером, чтобы передвигаться по Франции и остальной Европе. У него в спальне на табурете всегда стоял чемодан, который он даже не убирал в шкаф, как будто собирался уезжать – то ли к вечеру, то ли через час. «И давно ты здесь живешь?» – спросила я его. Он чуть помолчал и ответил: «Года три, что ли. Или четыре? Не помню». – «Но почему именно здесь?» – не отставала я. «Я здесь как-то обедал», – объяснил он таким тоном, словно это подразумевалось само собой: достаточно пообедать в ресторане при отеле, чтобы поселиться в нем на четыре года. В номере 418. Возвращаясь домой, я не могла отделаться от ощущения, что меня окружают люди, преисполненные спеси и ни на чем не основанных амбиций. И я уже не могла думать ни о чем другом, кроме него и его номера 418. Потом он купил квартиру, но жить в ней не смог – она казалась ему слишком большой, и он решил, что будет ее сдавать, а сам вернется в гостиничный номер. Вот тут все и закрутилось. В течение одного года, с промежутком в пять месяцев, я потеряла и мать, и отца. Мало кто способен представить себе, каково это – делить свою скорбь с прессой. Газеты выходили с однообразными заголовками: «Бланш де Катенак – наследница». На обложках журналов красовались мои фотографии в неизменных солнцезащитных очках. Я не виновата – у меня заболевание роговицы глаза, и я не переношу яркого света. Но по мнению журналистов, этот атрибут кинозвезды добавлял мне загадочности, и они использовали его на всю катушку. Они слагали обо мне целые саги в стиле американских телесериалов 1980-х наподобие «Далласа» или «Династии», наворачивая на меня соответствующие выдумки – так в вестернах проштрафившегося героя вываливают в дегте и перьях. Газетчики выволокли на свет все достояние холдинга «Катенак»: дворцы, казино, рестораны. Хорошо еще, что это была только верхушка айсберга – они понятия не имели о наших зарубежных приобретениях: гостиничных сетях, салонах спа и бизнес-центрах, которыми мы владели по всему миру. ЖБМ в те дни был со мной рядом. Одно его присутствие снижало мою нервозность; ни один журналист об этом не писал, но ЖБМ обладает потрясающей способностью: его спокойствие и кошачья улыбка действуют эффективнее, чем самые лучшие антидепрессанты. Когда он с тобой, тебе не страшно – потому, что не страшно ему; он вообще ничего не боится. Не могу сказать, что он помог мне взять в свои руки контроль над холдингом; отец давно научил меня, что надо делать, кроме того, два его советника, проработавшие с ним бок о бок четверть века, меня не бросили. Особняк с парком в центре Парижа перешел в мою собственность. «Забудь про свой отель, переезжай ко мне, – сказала я. – Переезжай к нам». Я очень хорошо помню, что сказала именно так: «Переезжай к нам». Мы поженились. У нас родились дети. И ЖБМ наконец-то убрал свой чемодан в шкаф. Однажды, когда он был в отъезде, я попросила горничную достать его из шкафа и отнести на помойку. Я сделала это, чтобы навсегда лишить его возможности подхватить этот чемодан и уйти от меня. Чуть позже он вдруг сказал: «Слушай, странно, куда подевался мой чемодан? Я уверен, что убирал его в этот шкаф». Я пожала плечами и пробормотала, что не знаю. Мне кажется, я полюбила ЖБМ потому, что его любили мои родители, особенно отец; он мало что смыслил в бизнесе, которым занимался ЖБМ, и еще меньше во всех этих сетях, способных перевернуть будущее мира, но не мог не впечатлиться его успехами. Не каждый день встречаешь парня, который в двадцать шесть лет с нуля заработал два миллиона франков. Мы скрывали от моей матери, что он вложил средства в систему «Минитель». Мать предпочла бы, чтобы моим избранником стал наследник бизнес-империи, подобной нашей. ЖБМ происходил из зажиточной семьи, его отец был адвокатом, мать – дизайнером, но, разумеется, масштаб не шел ни в какое сравнение с финансовой мощью холдинга «Катенак». Меня, свою единственную дочь, родители засыпали нарядами и драгоценностями и следили, чтобы я общалась исключительно со сливками общества; я даже принимала участие в идиотской затее под названием «бал дебютанток». Когда случилось пришествие интернета, воспринятое ЖБМ как сбывшееся пророчество, принадлежащая ему фирма «Аркадия» заняла лидирующие позиции в области новейших технологий и получила заказ на оцифровывание холдинга «Катенак». Именно тогда я впервые услышала это слово: «оцифровывание». Услышала от ЖБМ – кроме него, его еще никто не произносил. Он вместе со мной явился на заседание совета директоров и зачитал программу из десяти пунктов, озаглавленную «Второй мир». Он говорил о том, что существует реальный мир, знакомый нам со времен основания холдинга, и еще один, подступающий, – «зеркальный» мир, состоящий из виртуальных сделок, но реальных клиентов. Члены совета слушали его как завороженные, и на их лицах читалось изумление. Он говорил о том, что бронирование номеров в отелях будет производиться не через агентства, а напрямую клиентами, сидящими перед компьютером на другом конце земли; что возникнут «платформы» (слова «сайт» еще никто не знал), на которых люди смогут играть в казино не выходя из дома, через специальные сети, а расплачиваться банковскими картами. Он говорил, что мы должны первыми запрыгнуть в этот поезд, потому что другой возможности уже не будет. Я прекрасно помню, как он ненадолго прервался, чтобы обвести взглядом присутствующих.