Читать книгу "Тихий дом - Элеонора Пахомова"

Катя Скворцова, которую майор опрашивал сразу после трагедии, по горячим следам, вела себя неоднозначно. Возможно, у того, кто не имеет такого обширного опыта в оперативно-разыскной деятельности, как майор полиции, поведение девочки подозрений бы не вызвало. А вот Замятин насторожился. Понятное дело, внезапная смерть лучшей подружки для неокрепшей подростковой психики – испытание нешуточное. Но вот вопрос: внезапная ли?

Во время той, первой беседы Катю колотило крупной дрожью так, что даже Замятину становилось зябко. Это был не просто стресс, это был страх. Самый настоящий. Такой, про который говорят: пробирает до костей. Майор хоть и не был никогда гением психологической экспертизы, но признаки этого особого страха за годы службы изучил хорошо. Похожие он наблюдал у тех людей, чья истерика была замешана на чувстве сопричастности или вины. С опытом он будто наловчился распознавать в воздухе особые феромоны такого чувства, как натасканная охотничья собака дичь. Конечно, в отношении Кати это было всего лишь предположением, которое к делу не пришьешь, но он чувствовал, что девочку знобило от ужаса сопричастности. Это вовсе не значило, что она физически помогла подруге шагнуть с балкона многоэтажки, но, похоже, о причинах Лизиной смерти имела свои предположения. Даже если они были надуманны, размашисто нарисованы юношеским воображением и относились к разряду откровений о несчастной любви или несправедливости мира, майор все равно хотел бы их услышать. Хотя бы для того, чтобы разобраться для себя лично с Катиным поведением и снять лишние вопросы. Но сделать это тогда не получилось, а учитывая совокупность факторов, указывающих на добровольное и осознанное самоубийство, докапываться до несовершеннолетней свидетельницы у него не было никакого резона, кроме мнимого. По опыту он знал, что апеллировать к начальству аргументами: «Мне кажется, пусть безосновательно, но все же» – себе дороже.

Поэтому на повторных встречах с Катей Скворцовой майор настаивать не стал, а во время первой так ничего и не выведал. Она однообразно твердила, что не знает, как и почему такое могло случиться с ее подругой. Этими бесполезными ответами Замятин вынужден был удовлетвориться. Ее, как несовершеннолетнюю, опрашивать можно было лишь в присутствии законных представителей. Таким представителем выступила мать, очевидно, недовольная тем, что девочку привлекают к выяснению причин чьей-то гибели.

Что уж там себе надумала о коварстве следственных органов недалекая гражданка Скворцова-старшая, которая, похоже, черпала знания о внешнем мире из сериалов, майор не знал. Но выстроить хоть сколько-нибудь связную беседу с девочкой в ее присутствии не удавалось совершенно. Мало того что сама Катя вела себя как затравленный зверек, упрямо глядя в пол и закрываясь от собеседника длинными рыжими прядями, скользнувшими вперед со склоненной головы. Вместо слов – судорожные всхлипы, при упоминании имени Лиза – истерика. Так еще ее мать чуть ли не после каждого вопроса вворачивала: «Вы травмируете психику моего ребенка!»

Майор тогда еще решил, что поговорить с девочкой конструктивно и услышать от нее что-то большее, чем «я ничего не знаю», возможно, удастся спустя время, когда она отойдет от пережитого, а главное – снова почувствует себя в безопасности. И вот он заявился к ней домой, чтобы попытать удачу. А вдруг? Хотя перспективы миновать родительское сопротивление представлялись весьма сомнительными, но майор подбадривал себя девизом «делай что должен, и будь что будет» и ждал, когда же наконец откроется дверь и он сойдет с коврика, как с расстрельной точки.

– Снова вы? – Удивилась хозяйка квартиры. А если по протокольному, в привычной для Замятина манере: прописанная по этому адресу гражданка Скворцова, сорокасемилетняя мать двоих детей, состоящая в законном браке и имеющая неполную трудовую занятость.

– Я, – виновато подтвердил Замятин и ощерился самой располагающей из своих улыбок, которая делала его похожим на маленького мальчика, в силу природной аномалии заросшего сивой мужской щетиной.

– Но мы ведь уже все вам сказали. Насколько я знаю, вы не имеете права допрашивать мою дочь. К тому же Катя не раз говорила, что ничего не знает.

Скворцова явно не намеревалась приглашать незваного гостя в дом, проявляла бдительность. Приоткрыв входную дверь лишь на треть, она держалась рукой за косяк, как бы преграждая Замятину путь, и таращилась на него выпученными от возмущения и тревоги глазами. Майор вдруг подумал, что этот взгляд делает ее похожей на наседку, которая нахохлилась перед потенциальной угрозой для потомства. Сходство довершали взлохмаченные, плохо прокрашенные короткие волосы и изрядно заношенный байковый халат, походивший расцветкой на окрас пеструшки.

– Да я не по службе. Я по дружбе, так сказать, – поспешил он убаюкать ее бдительность. – Зашел поинтересоваться: мало ли что, вдруг Катя что-нибудь вспомнила. Тогда-то, понятно, стресс у нее был, переживала очень, а сейчас, на свежую голову, мало ли что припомниться может. Вы ведь близко общались с Лаптевыми, не совсем они вам чужие люди. Хотите, наверное, помочь.

– Ничего ей не может припомниться, потому что ей просто нечего вам рассказать, Иван… – Скворцова запнулась на отчестве собеседника, и тот с готовностью пришел ей на помощь, старательно выдерживая образ своего парня, а не блюстителя закона.

– Андреевич.

– Андреевич, – присовокупила Скворцова и, кажется, немного ослабила сопротивление: – Конечно, я как мать, да и просто человек, очень сочувствую Ире, но чем тут поможешь? Лизу уже не вернуть. Смотреть надо было за девочкой, пока жива была, теперь уж что? Я, честно говоря, в последнее время не в восторге была от их дружбы. У Лизы переходный возраст как-то слишком остро проходил, нехорошо. Остриглась, в черный выкрасилась как ворона, наряжаться стала не пойми во что. Неизвестно было, чего ждать от таких перемен. Мне, постороннему человеку, не по себе было, а уж мать куда смотрела – ума не приложу. Я лично не сомневаюсь, что она сама собой управила, и не вижу никакого смысла мучить расспросами Катю.

– Я вовсе не собираюсь никого мучить. Мне бы только восстановить кое-какие факты из жизни Лизы. – Замятин снова пустил в ход козырную улыбку, но прием не сработал.

Наоборот, Скворцова будто опомнилась. Майор не столько увидел, сколько почувствовал, что она подобралась, костяшки на руке, сжимающей угол дверного косяка, обозначились четче. Похоже, преграда между ним и девочкой, которая стояла в коридоре за материнским плечом, лишь окрепла.

– Вы, Иван Андреевич, извините, конечно, но нет. Наговорились уже, пора и честь знать. Всего хорошего.

С этими словами она медленно, словно стараясь смягчить свою грубость, потянула на себя дверь.

– А вдруг опасность угрожает и вашей дочери? Об этом вы не думали? – Выпалил Иван Андреевич в уже затворенную створку.

В ответ ему злобно, как челюсти цепного пса, клацнул замок.

«Не наговорились! Ой, не наговорились!» – нашептывал майор, непринужденно сбегая по покатым ступеням старой пятиэтажки. Он лишь убедился в этом, когда в стремительно сужающемся проеме двери увидел Катин взгляд. Стоя в нескольких шагах от матери в сумрачном кармане коридора, она будто не решалась двинуться ни вперед – к майору, ни в сторону – в сокрытое от его глаз пространство квартиры. За те недолгие минуты, что длилась его беседа с ее матерью, он как будто разглядел Катю лучше, чем когда разговаривал с ней лицом к лицу. Или просто увидел ее другой? Тогда вся она была искажена истерикой, размыта до бесформенного пятна. А сейчас в коридоре стояла настоящая Катя – девочка-подросток, хрупкая, трепетная, неокрепший розовый бутон в заросшем полынью палисаднике.