Читать книгу "Искусство провокации. Как толкали на преступления, пьянствовали и оправдывали разврат в Британии эпохи Возрождения - Рут Гудман"

Кроме того, именно по контексту оценивалась оскорбительность наготы и телесных функций (и потере контроля над ними). Плевки, пуканье, мочеиспускание и менструации были естественными, неизбежными физическими процессами, с которыми нужно было справляться, соблюдая максимальную чистоту и, желательно, в приватной обстановке. Чем публичнее было ваше действие, тем больше оскорблялись окружающие, но это не единственный критерий. Формальные ситуации вызывали больше отвращения, чем неформальные: плевки, например, были куда менее простительны за обеденным столом, чем в других ситуациях. Играло свою роль и местоположение. Против плевков на улице никто не возражал, но вот если вы плевались, когда шли по длинной галерее какого-нибудь фешенебельного дома, то хозяина это весьма раздражало – если, конечно, вы плевали не в платок. Наконец, нужно было учитывать социальный статус. Подчиненные должны были тщательнейшим образом контролировать свои телесные функции в присутствии хозяев или начальников, но вот в окружении равных себе или нижестоящих можно было вести себя куда свободнее.

Степень оскорбительности часто определялась полом. Те проступки, которые не одобрялись и в «исполнении» мужчин, вызывали взрывы возмущения, когда их повторяли женщины. Мы привыкли видеть этот двойной стандарт в сексуальном поведении, когда мужчин отчасти оправдывают за то, что они ходят к проституткам или заводят любовниц («мальчишки остаются мальчишками»), а вот женщин, уличенных в подобном поведении, громко осуждают. Сами слова уже обозначают разницу. Мужчину, посещающего проститутку, называют «клиентом», словом, обозначающим множество разных типов отношений, но он все равно остается мужчиной. Женщину же определяют через действия. Она проститутка, а не женщина, работающая проституткой. Мужчин, неразборчивых в половых связях, часто хвалят за мужественность и даже ставят в пример, но чтобы найти в исторических хрониках положительное отношение к женской неразборчивости в связях, придется искать очень долго.

Мы много раз встречались с подобным отношением, изучая британское Возрождение, но подобная двойная реакция относится и ко многим другим проступкам, которые мы рассматривали. Избыточное курение и употребление алкоголя, например, были отвратительными привычками, но женщин, предававшихся им, осуждали намного сильнее. Терпимость к мужчинам, которые выблевывали выпитое обратно, пыхтели дымом всем подряд в лицо и шумно возвращались домой, будя всех соседей, не распространялась на женщин, занимавшихся тем же самым. Мужчин в таких случаях обзывают пьяницами и вонючками, но вот на женщин в таких случаях практически обязательно навешивают ярлык шлюх. Мужчина-пьяница может протрезветь и вернуть себе прежнюю респектабельность, а вот женщине-пьянице прежнее общественное положение придется восстанавливать намного дольше.

Правила хороших манер в целом были куда требовательнее к женщинам, чем к мужчинам. Небольшая промашка со стороны мужчины была простительной и даже забавной, но вот женщина, ошибившись, куда больше рисковала общественным неодобрением. Возьмем для примера пускание ветров: мужчина, пукнувший при всех, мог просто посмеяться над собой, показав себя здоровым и энергичным. Шутки о порче воздуха и в элитной, и в плебейской литературе обычно имеют «мужской» тон, и в них участвуют только мужчины. Пердун забавен; он, конечно, озорной, но ничего откровенно плохого в нем нет; он все равно славный малый. А вот шуток о пукающих женщинах намного меньше, и обычно они довольно уклончивы и вместе с тем более коварны и жестоки. Вспомните две шутки о порче воздуха из прошлой главы: откровенный, шумный и веселый «Парламентский пук», в котором участвуют одни мужчины, и неприятный выпад против женщины, которая сваливает свое неприличное поведение на собак. О случаях, когда женщины не могут контролировать свои телесные функции, в литературе практически не пишут; часто это считается «благородным» поведением, вежливым и обходительным отведением взгляда, но за этим благородством прячется двойной стандарт. Над плохим поведением мужчин можно открыто смеяться, потому что оно ни на что не влияет, но вот плохое поведение женщин нужно скрывать, потому что это слишком стыдно для публичных взглядов.

Еще одна тенденция, которую мы заметили в поиске плохого поведения, – как часто люди «правильно» вели себя неправильно, или, если угодно, выбирали подходящую форму проступка. Особенно хорошо это заметно при соблюдении гендерных границ. Для женщин предназначался один набор оскорблений, а для мужчин – совсем другой; одни грубые жесты использовали оба пола без ограничений, другие (например, хлопанье по бедрам) – только мужчины, третьи (подбоченившаяся поза, угрозы пальцем) – только женщины. Драки, как мы увидели, тоже резко делились по половому признаку: по большей части они оставались чисто мужской формой конфликта. Женщины редко дрались друг с дружкой, а если и дрались, то в первую очередь вцеплялись противнице в лицо и волосы. Драки с применением оружия еще сильнее ассоциировались с мужчинами.

Общественное положение тоже влияло на «правильный» выбор неправильного поведения. В 1590 году склонный к конфликтам джентльмен не размахивал кулаками: вместо этого он бросал вызов и встречался со своим визави на восходе солнца, вооруженный не посохом и не мечом и щитом, а рапирой. Существовали верные и неверные способы нарушить общественные правила. Или скорее даже стоит сказать, что существовало несколько слоев правил, и большинство хулиганов были готовы нарушить только один-два из этих слоев. Дуэлянт нарушал закон и оскорблял и Церковь, и общество; лучшим ответом на личное оскорбление и раздражение считались гармония и снисходительность. Дуэлянт был готов отбросить эти соображения, вести себя плохо в глазах окружающих – но лишь до определенного момента.

За весь наш рассматриваемый период мы не нашли ни одного случая участия в дуэли англичанок. Есть несколько рассказов XVIII–XIX веков (некоторые из них – явно апокрифы); за пределами Англии есть, например, потрясающая шведская аристократка Горвель Гилленстиерна, которая вызвала на дуэль мужчину, который женился на ее сестре, а во Франции в конце XVII века Жюли д’Обиньи вела невероятно колоритную жизнь – переодевалась мужчиной, пела в опере и участвовала в дуэлях, – но вот на британских берегах женщины-дуэлянтки оставались персонажами вымышленными. В «Двенадцатой ночи» мы едва не увидели, как обычные гендерные роли поставили с ног на голову, когда слугу графа – девушку, переодетую юношей (ее играл молодой актер-мужчина), – заставляют вызвать на дуэль трусливого сэра Эндрю Эгюйчика. Впрочем, дуэль так и не начинается: ее прерывает вовремя явившийся брат девушки. Даже на сцене и в исполнении мужчины идея участия женщины в дуэли казалась настолько шокирующей, что Шекспир не решился ее воплотить. Фрэнсис Бимон и Джон Флетчер в пьесе «Трагедия девы» (1610) оказались немного смелее: они позволили молодому актеру-мужчине, играющему девушку, переодетую юношей, пропустить удар и получить смертельное ранение. Сцена явно считалась одной из самых популярных во всей пьесе, а гравюра, изображающая волнующий смертельный удар, украшала собой обложку печатной версии.

Настоящий дуэлянт подчинялся не только гендерным ожиданиям, но и настоящему письменному кодексу, в котором тщательно описывались все положенные действия и процедуры: нужно отложить встречу до заранее оговоренного времени, выбрать нужное место, договориться, будет ли это бой до первой крови или же до смерти и будут ли в дуэли участвовать другие люди в формальных ролях («секунданты», джентльмены, которых дуэлянты выбирают в качестве помощников и свидетелей, следящих за исполнением должной процедуры). Практически во всех отношениях дуэлянт был конформистом, хорошо воспитанным джентльменом, подчинявшимся строгим правилам кодекса чести. Его оскорбляли те поступки, которые, как ему объясняли, являются непростительными, и он реагировал так, как предписывало ему общественное положение и пол. Когда деревенская женщина конфликтовала с соседкой, в качестве идеального оружия она выбирала слова и жесты. Именно этого ожидали от персоны ее пола и общественного положения. Да, это были плохие действия, но это были «правильные» плохие действия, на которые закрывали глаза. Существовал готовый словарь для подобных ситуаций, а также несколько хорошо понятных поз и жестов. Она, конечно, могла развить тему, воспользоваться разными сочетаниями обычных слов и сантиментов, даже добавить к этому несколько собственных выпадов, но по большей части она действовала согласно общепринятому шаблону.