Читать книгу "Повседневная жизнь дворянства пушкинской поры. Приметы и суеверия - Елена Лаврентьева"

Мы отправились к бургомистру, которому рассказ Кунценберга показался сначала шуткою; он удивился даже, как можно тревожить начальство из-за пустых сновидений. Тогда я стал доказывать, что обязанность его требует исследовать по крайней мере причину неожиданного отсутствия Гольцмана и что даже можно, под предлогом соблюдения чистоты в городе, приказать свезти всю кучу сору с его двора. После долгих убеждений бургомистр наконец согласился на последнее и, взяв с собой полицейскую команду, отправился прямо в дом Гольцмана. Хозяйка на эту пору вышла на рынок для покупки провизии. Тем удобнее можно было приступить к делу. Принялись рыться в куче сору и скоро вытащили окровавленный труп несчастного хозяина дома, в том самом виде, как он ночью являлся Кунценбергу. Все присутствующие остолбенели от изумления. В то самое время преступница возвращалась домой и, увидев эту ужасную сцену, побледнела и упала в обморок. Ее взяли под стражу и заключили в тюрьму. Тело покойника, освидетельствованное по судебному порядку предано земле попечением Кунценберга, который, после столь страшных приключений, спешил как можно скорее вырваться из нашего города; но местное начальство удержало его еще до следующего утра, потому что необходимо было отобрать от него формальным порядком некоторые показания для предстоящего суда. Так Кунценберг вынужден был провести еще ночь в том доме, где совершилось преступление. «По крайней мере, — думал он, — теперь я отдохну на свободе после тревоги прошедших двух ночей», и, в этой надежде, он улегся спать ранее обыкновенного. Довольно спокойно проспал он до полуночи, но когда пробило двенадцать часов, с ним случилось опять то же пробуждение и тот же страх: тень Гольцмана снова явилась перед ним. Только на этот раз на лице Гольцмана изображалось спокойствие и удовольствие. «Я пришел благодарить тебя, — сказал мертвец, — и вместе с тем исполнить свое обещание: ты умрешь ровно через год в двенадцать часов ночи. Готовься к смерти и прощай!»

Легче вообразить, нежели описать, в какое положение повергло моего друга это третье духовидение. Кунценберг был человек с твердым умом и с религиозным чувством: смерти он не страшился, однако мысль, что он как будто приговорен к неминуемой смерти в определенный час и что через год, наверное, не будет существовать более, взволновала его душу до того, что едва не ввергла его в отчаяние. Соображая все обстоятельства последних трех ночей, ему трудно было не поверить предсказанию тени Гольцмана, и потому, покорясь судьбе, он начал мало-помалу сродняться с мыслью о своей близкой кончине и решился между тем устроить все свои дела и приготовить душу к переходу из временной жизни в вечную: для этого он вменил себе в непременную обязанность удалиться от всех шумных увеселений и светских развлечений. Из веселого светского человека он сделался задумчивым и недоступным для всех, кроме коротких друзей; устроил дела свои и оставил торговлю. Узнав его тайну от него самого, я решился провести с ним весь тот год до самого рокового часу, чтобы отвлекать его от мрачных мыслей.

Для этого переехал я в Бреславль, где Кунценберг имел свое постоянное жительство. Мои и других друзей усилия увенчались некоторым успехом: Кунценберг стал забывать о предсказании, потому что ничего не предвещало ему скорой смерти. Между тем время быстро летело, и скоро настал последний день года: это было семнадцатого апреля. Я пригласил Кунценберга и всех наших общих приятелей съехаться ко мне в этот день, с тем чтобы провести вместе полночь и не расставаться прежде этого опасного часа. «Какое несчастие, — думали мы, — может постигнуть Кунценберга в кругу нашем, когда он совершенно здоров, когда никакая опасность ему не угрожает, когда мы все будем за ним ухаживать, как нянька за ребенком до истечения определенного предсказанием часа? Лишь бы только полночь благополучно прошла: тогда все опасения наши будут кончены». Так рассуждали мы и, кажется, довольно основательно. Но вот уже часовая стрелка подвигается к цифре XII; вот уже слышен звон часов, извещающий роковой час полуночи.

Шампанское подано: мы выпили уже не за здоровье, а за действительное спасение приговоренного к смерти друга. Потом мы взяли его под руки, торжественно проводили до самой его квартиры и распростились с ним, осыпав его поздравлениями. Кунценберг, видимо, ожил сердцем, и камень свалился с его груди, когда он удостоверился, что предсказание Гольцмана не сбылось в предназначенный час. Прощаясь с нами, он всею душою радовался, что время испытания миновалось и что в первый раз со времени ночных посещений Гольцмана он проведет спокойную ночь. Он готовился уже лечь в постель, как вдруг послышалось ему, будто в его кабинете кто-то шаркает и роется в бумагах. Он берет свечу, отворяет дверь кабинета… вдруг раздается пистолетный выстрел. Слуга вбегает: и что же?.. на полу лежит окровавленный труп Кунценберга. В то самое время вор, забравшийся в кабинет, выскочил из окна, а часы, висевшие на стене, добивали двенадцать часов ночи. Слуга узнал в этом воре пленного француза!..

Ведь надобно же, чтобы на беду часы мои, как нарочно, были на этот раз впереди десятью минутами!..

* * *

Я знаю в Москве одного правдивого человека, который твердо уверен, что пока не явится ему друг его, с которым условились они видеться в час смерти, то он не умрет.

* * *

«Более сорока лет тому назад я знал двух молодых людей, — рассказывает один из военных ветеранов, — они служили в Переяславском конно-егерском полку обер-офицерами: господин А. — православного вероисповедания и Ш. — лютеранского. Эти два молодые мои приятели были друзьями между собою. Они дали друг другу обет, что тот, кто из них прежде умрет, придет к оставшемуся в живых и скажет, что бывает с человеком по исходе души и что ожидает их в будущей жизни.

Несколько лет я не видал ни того ни другого, однако же знал, что один из них, именно Ш., умер. В 1836 году мне предстояла надобность быть в Тамбове, откуда в 25 верстах проживала в одном селе тетка моя. Я приехал к ней с намерением пробыть у ней несколько дней. В первый день моего приезда она рассказала мне об одном страннике, посвятившем себя Богу. Он ведет самую строгую жизнь, говорила она, так что, почитая себя недостойным входить в храм, часто становится у порога и, несмотря на холод, стоит босиком, носит монашеское полукафтанье и опоясывается ремнем.

— Не хотите ли видеть его? — спросила она меня. — Он теперь у меня.

Я попросил познакомить меня с ним. Странник, по приглашению моей тетки, пришел, и что же? Это был А. Я вскочил с места, подбежал к нему и вскричал:

— А., это вы?

— Да, это я, — отвечал мне странник, и мы с ним обнялись.

— Какими судьбами ты сделался таким?

Он объяснил мне, что по данному обету его друг явился ему не в сновидении, а наяву, рассказал, что испытывает душа по исходе из тела.

— А что именно, говорить мне запрещено, — прибавил А. — Но чтобы сколько-нибудь понять, что это такое, достаточно тебе видеть на мне вот эту свитку. Вот причина, по которой я, продав свое богатое имение, употребил деньги на богоугодные дела и хожу как бедный грешник, умоляя Господа о прощении грехов. Надеюсь, Господь меня не оставит».