Читать книгу "Великая разруха. Воспоминания основателя партии кадетов. 1916-1926 - Павел Долгоруков"

Во время Русско-японской войны брат ездил на Дальний Восток во главе пяти санитарных отрядов. Я мало знаю про этот период деятельности брата. У меня не сохранилось о нем письменного материала, и рассказов брата о его работе во время Русско-японской войны я также не припоминаю. Во-первых, мы мало в то время виделись, а затем главное наше внимание было поглощено нарастающими общественными настроениями внутри страны. Меня выписала тогда в Петербург наша родственница графиня. Е.В. Шувалова, снаряжавшая на свой счет санитарный отряд на Дальний Восток и предложившая мне стать во главе его. Но я отклонил это предложение, предпочтя продолжать мою работу в качестве председателя земской управы. На такое решение, очевидно, повлияло то, что эта несчастная война, долженствовавшая завершить естественный рост и Drang nach Osten России, но легкомысленно и несвоевременно вызванная предпринимательской авантюрой небольшой клики петербургских дельцов и проведенная без достаточной подготовки и осведомленности, не создала в стране достаточного подъема.

Про земско-городские съезды и их роль в политической жизни России того времени достаточно писалось. Упомяну лишь про участие в них моего брата и про некоторые характерные эпизоды. Брат все время был деятельным членом организационного комитета, часто председателем съездов и предоставлял для большинства заседаний бельэтаж нашего московского дома. Эти съезды, доходившие под конец до 200 человек и более, подобно предшествовавшим совещаниям «Беседы», хотя официально и не зарегистрировались, но не были конспиративными и имели организационно-инициативный орган. Про них говорилось на земских собраниях, писалось в газетах, на них съезжались лица, совсем между собой незнакомые. В одной из комнат был расставлен большой стол с продажей политической легальной литературы, главным образом сборников «Беседы» и многочисленных ростовских брошюр Парамонова. Продавались и некоторые иностранные сочинения по государственному праву. В другой комнате был платный буфет с чаем и закусками. Некоторые заседания сняты на фотографиях, между прочим, на одной из них изображена группа участников съезда, снятых на балконе. На другой фотографии снят момент, когда председательствовавший тогда брат, стоя, что-то говорит. На третьей – когда в зал заседания явился полицеймейстер Носков, стоящий около председателя и предлагающий собранию разойтись, а В.А. Маклаков что-то горячо возражает и жестикулирует. На одном из этих заседаний выдвинулась и позднейшая кандидатура в председатели Государственной думы С.А. Муромцева. Обыкновенно президиум сидел вместе с организационным комитетом за длинным столом на одном уровне со всем залом. Иногда, особенно при неопытных председательствующих, многолюдные собрания принимали несколько хаотический характер. Когда председательствующим был намечен С.А. Муромцев, то он, невзирая на нетерпеливость некоторых из участников съезда, торопившихся кто по делам, кто на поезд, потребовал, чтобы для председателя было устроено возвышение. Прошло минут двадцать, пока бегали в дворницкую и по сараям, достали несколько пустых ящиков, чем-то их покрыли и водворили на них кресло и столик председателя. И вот на этом подиуме возвысилась величавая фигура Муромцева, который тихим голосом и неторопливой, но внушительной манерой говорить так овладел собранием, что без всяких с его стороны внешних проявлений власти, напоминаний или звонков можно было слышать, как муха пролетит, и все голосования и резолюции проходили быстро и в полном порядке. При обсуждении вопроса об автономии Польши на земско-городском съезде в начале сентября 1905 года Павел Дмитриевич сказал следующее: «Для меня польский вопрос не есть только вопрос политический, но является и моральной проблемой, и делом народной совести России. Не вижу возможности половинчатого решения вопроса. Единственный выход, на котором можно согласиться, – есть восстановление независимой Польши».

Для того времени подобное заявление даже для прогрессивной среды являлось очень смелым.

Брат был также участником депутации (в июле 1905 года), посланной земско-городским съездом к государю, к которому князь С.Н. Трубецкой обратился со своей замечательной речью, умолявшей его, не опираясь на отдельные сословия, внять голосу всей страны и провести некоторые необходимые реформы, которые дали бы возможность царю вместе с народом мирно вести страну по пути преуспеяния. Я хотя и был тоже избран в эту депутацию, но не поехал, предугадывая бесплодность этого шага ввиду слабоволия бедного государя и ежедневного давления на него его ближайшего окружения в противообщественном направлении. И хотя мой прогноз, к несчастью, отчасти оправдался, но с тактической и политической стороны поведение брата в данном случае было правильнее. Надо было, хотя бы для очищения нашей совести, людям в нашем положении сделать все шаги, хотя бы кажущиеся почти безнадежными, для достижения мирного разрешения надвигавшегося кризиса. Как известно, жизнь пошла по иному пути. Разразилась всеобщая забастовка, реформа была вынужденной, и только после этого созваны были «лучшие люди», как назвал в своей приветственной речи в Зимнем дворце государь прибывших в Петербург членов 1-й Государственной думы.

Последним многолюдным собранием земско-городских съездов было, кажется, то, которое происходило в октябре 1905 года во время всеобщей политической забастовки в темной Москве без газа и электричества. В большой зале нашего дома, еле освещенной несколькими свечами и керосиновыми лампами, в первом часу ночи царило нервное выжидательное настроение. Вдруг в залу вбегает, запыхавшись, сотрудник «Русских ведомостей» А.Н. Максимов и громко заявляет, что только что восстановлена телефонная связь с Петербургом и получено сообщение, что дана конституция. И к концу его слов, как будто по нарочитому мановению какого-то театрального «начальника эффектов», в зале вдруг засветились все электрические люстры и канделябры. Поднялся гром голосов, председательствующий прокричал несколько слов и с трудом немного успокоил собрание. Последовало несколько кратких речей, и почти все направились в литературно-художественный кружок, тогдашний центр общественной и артистической Москвы.

В 1906 году при выборах депутатов в 1-ю Государственную думу брат, как выше было сказано, снял свою кандидатуру, выдвинутую Московским городским комитетом, в пользу М.Я. Герценштейна. Сейчас же после выборной кампании в 1-ю Государственную думу, задержавшей его ежегодную весеннюю поездку за границу, брат на этот раз поехал лишь на две недели и, как обычно, в Италию и затем через Ривьеру в Париж, где пробыл всего четыре дня. Здесь он встретился с В.А. Маклаковым, прямо приехавшим в Париж тоже после московских выборов. Тут они сделались жертвой неправильных слухов, будто они оба, и даже от лица Конституционно-демократической партии, противодействовали заключавшемуся в Париже русскому правительственному займу накануне созыва Государственной думы. Эти слухи затем расширились в Петербурге и сделались предметом не только случайно возникающих сплетен и пересудов, но отчасти и злостных нападок со стороны противников партии справа и слева по мотивам прямо противоположным. Правые обвиняли кадетов в противогосударственных действиях, а левые в недостаточной оппозиционности. Я считаю нужным остановиться на выяснении этого вопроса более подробно, так как он, несмотря на его давность, имеет и некоторый исторический интерес, давая в свое время врагам К.-д. партии возможность обвинять ее в негосударственности. И этими слухами были введены в заблуждение некоторые авторитетные люди, оперировавшие неверными сведениями уже в эмигрантской печати и тем их закрепившие. Я же, кроме того, считаю своим долгом выступить в защиту моего брата, так как он сам этого не делал, когда это были лишь слухи и сплетни, а когда они получили закрепление в печати, его уже не было в живых. Вот что пишет В.А. Маклаков в своей статье «Из прошлого» в № 66 «Современных записок» о легенде кадетского противодействия займу 1906 года: «В свое время об этом было много рассказов неточных и фантастических. Зная, что он ни в чем не повинен, Долгоруков равнодушно и даже насмешливо слушал, какую напраслину на него распускают, не спорил и никому не отвечал. А между тем он еще до поездки своей за границу председательствовал на московском заседании Центрального комитета К.-д. партии, на котором было решено отнестись отрицательно к предложению более радикальных группировок участвовать в кампании против займа».