Читать книгу "Радости Рая - Анатолий Ким"

Смутно колыхалось в глубине времен, называемой памятью, что-то связанное с царским престолом в России, с грехом отцеубийства, который не забылся, однако, и через сто лет спокойной жизни ливанского кедра. Казалось бы, ничего общего уже не было между мною, марокканским принцем Искандером, и российским императором Александром Первым, а также старцем Федором Кузьмичом, отправленным сразу в легенду по направлению к Алтаю и далее к Дальнему Востоку России. Но мне спокойно на диване не лежалось, и я долго ворочался с боку на бок, а потом не выдержал и, дотянувшись до столика, взял серебряный колокольчик и позвонил.

Пришел слуга. Его звали Мустафа. Он прожил на свете сто два года, ровно столько же, сколько и графиня Александра Толстая.

— Позови звездочета, — попросил я.

— Какого? — спросил Мустафа, тогда еще не старый слуга. — Месье Фореля, астролога?

— Нет, нашего, Бальтазара.

— Слушаю и повинуюсь.

Мустафа удалился. Я закрыл глаза. А когда открыл их, передо мной стоял маг и звездочет Бальтазар. Я поднялся с дивана, хотел демократично усадить мага напротив, на диван по имени Аббас, но волхв вежливо отказался и попросил соизволения стоять. Я разрешил, а сам вновь опустился на диван-тезку Искандер. На этот раз — не так, как при встрече с Иисусом в Корее — Бальтазар был одет не столь экзотично, но в обычном твидовом пиджаке, при галстуке и в отблескивающих синевой темных штиблетах.

— Бальтазар, не знаете ли вы, кто из потомков Александра Пушкина, по прямому или боковому родству, жил в Марокко?

— Знаю. Это была одинокая старая эмигрантка, по фамилии Толстая, какая-то из внучатых племянниц Льва Толстого. Этот писатель, как мне известно, по каким-то боковым ответвлениям был в дальнем родстве с Пушкиным.

— И давно она умерла?

— Не знаю, что вам сказать, — давно или недавно, но, мой падишах, это произошло недалеко от Раббата.

— Благодарю вас, Бальтазар. Вы были на высоте, как и всегда. Я говорил и о сегодняшнем разговоре, и о прошлом чемпионате в Элисте, где вы помогли мне в эндшпиле последней партии. Аллах свидетель, я не знал того хода, который вы подсказали мне.

— Вам простительно, мой падишах, потому что этот ход впервые был сделан гением-королем в Индии две тысячи лет тому назад — и это было всего один раз… Я запомнил ее, это была великая игра, когда обычный смертный человек, правда, король небольшого королевства, выиграл партию у великого мага и волшебника.

— Ну и как, маг-волшебник расстроился? Обиделся?

— Нет, но с тех пор положил себе, что будет всегда служить этому королю и его потомкам.

— И он выполнил свой обет?

— Продолжает выполнять, мой падишах. Вот я стою перед вами, а вот вы сидите передо мною. Я был тот самый маг и волшебник, а вы потомок того индийского короля, шахматного гения, чья правнучка когда-то была выдана за принца Марокко.

— Вот, значит, почему шахматы у меня… Священная карма… А вы, мой дорогой психолог и телепат, помогаете мне гениально играть в шахматы. Спасибо за столь важное признание, Бальтазар! Помогите теперь мне увидеться с госпожой Толстой, она же и потомок Александра Пушкина.

— Слушаю и повинуюсь, мой падишах!

Волхв Бальтазар деликатно не вдавался в причины, зачем понадобилась Толстая принцу Искандеру, чемпиону мира по шахматам среди юношей, наследнику марокканского престола. Возможно, Бальтазар ведал, что, проспав сто лет крепким сном в теле ливанского кедра, я, на самом-то деле император России, любимец ее дворянства Александр Первый, — сначала стал диваном во дворце марокканского принца, а затем перешел в него самого, ибо оба мы были Александрами. Итак, не зная о том, что я ее любимый государь, который однажды, в день своего тезоименитства, проходя сквозь рой поздравляющих придворных по анфиладе Зимнего дворца, остановился возле прелестного младенца, которого фрейлина Полина Толстая держала на руках и представила государю как свою годовалую дочь по имени Александра. Император мило улыбнулся своей тезке и даже ущипнул ее за щечку, отчего ребенок тотчас заревел, а умиленные высоковельможные гости вокруг зааплодировали.

Меня скрытно доставили в автомобиле к маленькому селению на берегу океана, прятавшему свои белые аккуратные коробки домов среди больших пальм. В самой маленькой коробочке и проживала графиня Толстая, которую почти сто лет назад я ущипнул за щечку в Зимнем дворце. Теперь одинокой графине было сто два года, и она полностью вернулась к состоянию двухлетнего младенца. Сразу после революции в России эмигрировала через Турцию, затем Алжир в Марокканское королевство и здесь прожила все остальное время в домике об одну низкую комнатушку, в которой мне, принцу Искандеру, невозможно было стоять, не склоняя головы. В домике мебели было всего одно кресло, в котором покоилась сама графиня, и маленькая детская кровать, накрытая темно-красным ковриком, с целомудренной белоснежной подушкой в головах. Чтобы не стоять мне в унизительной неудобной позиции, пришлось сесть на краешек кровати, которая охнула и опасно пошатнулась под моей тяжестью. Звали эту кровать, как и покойную служанку графини, с которою она и ушла из России в эмиграцию, Домнушкой. Для графини остались незаметными и уход Домны из судьбы человеческой, и превращение Домнушки в деревянную кровать с клопами.

Преданная служанка прожила с хозяйкой до восьмидесяти шести лет своей жизни и умерла девушкой, как и, впрочем, сама графиня. После смерти служанки-компаньонки стали присматривать за старушкой Толстой два ангела-хранителя: собственный графини и ангел-хранитель Домнушки. Они стояли по сторонам от кресла, чуть сзади, и настороженными глазами смотрели не на меня, а мимо меня, устремив взгляд на светящийся белым солнечным заревом прямоугольник входа, в котором виднелся прохаживавшийся мимо двери туда и сюда мой главный телохранитель Хасан — в чалме, с коротким карабином через плечо. Такими многозарядными карабинами нового образца с недавних пор была перевооружена вся королевская верблюжья кавалерия, и ангелам стало, наверное, беспокойно оттого, что им была неизвестна пробивная сила пуль нового оружия, и они еще не знали, заслонит ли их горний щит от его бронебойных пуль.

Я знал обоих ангелов, настороженно следивших за телохранителем Хасаном. В их общем деле хранителей тел значительных особ, а стало быть, и душ охраняемых, — у небесных и земных охранников были совершенно одинаковые уставные положения. По ним должно было знать — и в небесном ангелитете, и в земных охранных бюро личной безопасности — все о вооружении противной стороны. В данном случае горний ангелитет не был извещен о перевооружении верблюжьей кавалерии королевской стражи, и ангелы Сергий и Сахлин не получили надлежащих инструкций свыше. (Эти небесные чины были приписаны к охранной службе всех Александров на земле, а также по совокупности охраняли и писателя Акима (Иоакима) в его жизни и творчестве, ибо его родителями были — отец Андрей Александрович и матушка Александра Владимировна). Меня, марокканского принца Искандера (он же и русский царь Александр I), охранял высший чин из бюро охранки, в земной ипостаси сотник Хасан, о чем не могли знать ни Сергий, ни Сахлин. Вот и следили они настороженными глазами за Хасаном, который расхаживал туда и сюда перед раскрытой дверью маленького домика столетней графини Толстой. На меня они особенного внимания не обратили.