Читать книгу "Фотография с прицелом - Виктор Пронин"

Анфертьев стоял в сторонке и смущенно ковырял ногой плашку паркета. Подцепив носком паркетину, он обнаружил под ней небольшое углубление, в которое мог поместиться металлический рубль, авторучка, Ключ… Главное, туда мог поместиться Ключ. Правда, плашка от такого вложения будет выступать, но это даже хорошо. Не заметить ее невозможно…

Как и положено фотографу, Анфертьев улыбался, разводил руками, прижимал их к тому месту, где, по его представлениям, должно было находиться сердце, даже приседал, слегка ошарашенный той непомерной заботой, которой окружил его заместитель директора завода. Но в это время самый-самый уголок анфертьевского глаза холодно следил за движениями Квардакова: вот он еще раз взглянул на снимки, словно бы ненадолго прощаясь с ними, бросил их в ящик и снова закрыл его. Борис Борисович не заметил повреждений. А если заметит потом, это уже не будет иметь значения, когда в кабинете был Анфертьев, зам ничего не заподозрил.

– Спасибо, Борис Борисович! Я подумаю. – Анфертьев осторожно взглянул в маленькие, узко поставленные глазки Квардакова, но увидел в них лишь доброжелательство. У двери повторил еще раз: – Спасибо. – И покосился на плашку. Все-таки она выступала, наверно, под нее набились грязь, мусор, камешки. А если туда сунуть еще и Ключ, она станет слишком уж заметной. Придется все выгрести, прочистить, чтобы были видны свежие следы чьей-то деятельности. Ну а уж чьей – пусть решает Следователь.

– Дерзай, Вадим, – Квардаков поднялся из-за стола и приблизился к Анфертьеву. – Если дело пойдет, глядишь, и за границу смотаешься, посмотришь, как люди живут, себя покажешь. Наберется снимков побольше – альбом сварганим, нынче издают такие альбомы. Мой племяш у них завхозом, должность обалденная. Знаешь анекдот, – Квардаков почему-то перешел на шепот. – Придумали горшок для малогабаритной квартиры. Все как у обычного горшка, только ручка внутри. Так вот, сидя в кабинете, я напоминаю себе иногда эту самую ручку. Но это же между нами, – Квардаков заговорщицки поднял указательный палец. – А то смотаться бы нам обоим отсюда, а? Племяшу повышение светит, на главного режиссера тянет мужик, он им там такие постановки выдает – закачаешься. Пока, правда, не на сцене, пока в коридорах, но ничего, доберется и до сцены. Мужик обалденно талантливый. И я пошел бы туда завхозом, а ты фотографом. Ох, и развернулись бы мы с тобой, ох развернулись! На всю страну прогремели бы, на всю Европу! Билетов не достанешь! Если актеры слабаками окажутся – декорациями задавим! А?

– Это можно, – кивнул Анфертьев. – Это мне нравится.

– Но не сразу, конечно, – спохватился Квардаков. – Подожду маленько. Авось еще и этот заводик из дыры вытащу.

А может быть, моя затея вовсе не подлость? Но то, что я делаю с этим убогим замом, иначе не назовешь. С другой стороны, высокопарная лживость освобождает нас, и несправедливость освобождает нас, и молчание, и умолчание освобождает нас… Черт с ним, с этим Сейфом, но если я начинаю послушно восторгаться вещами, над которыми вчера смеялся, презирать людей, перед которыми преклонялся, если я стыжусь собственных желаний, вместо того чтобы гордиться ими, – разве это лучше? Нет. Безопаснее. И только.

Придумывая уловки и ложные ходы, предугадывая будущие вопросы Следователя и заранее готовя ответы на них, выстраивая свои отношения с людьми в расчете на будущее, я все дальше удаляюсь от самого себя… Или приближаюсь к себе истинному?

Во всяком случае, похоже на то, что сегодня я уже не тот, каким меня знают приятели, жена, сотрудники заводоуправления…

И так ли уж важно – возьму я Сейф или нет…

«Скажите, Анфертьев, вы знаете, как открывать Сейф, закрывать его? Вы подходили к нему?»

«Я подходил к кассиру, следовательно, подходил и к Сейфу».

«Вы смогли бы открыть его?»

«А почему нет? Образование позволяет, есть опыт общения с техникой, в том числе с точной техникой».

«А вам никогда не хотелось забраться в Сейф?!»

«Отчего же, я постоянно испытывал желание вскрыть его. Мне казалось несправедливым, что без дела валяется такая куча денег».

В красном сумраке лаборатории были видны только лицо Анфертьева – лицо мыслителя, мастера, мистика – и его руки, покачивающие ванночку с проявителем. Остальное как бы растворялось в темноте, как бы не существовало вовсе. Анфертьев прощался с жизнью, которая еще имела для него значение, но с каждым днем отдалялась. Зато все ближе становилось нечто угрожающее и бесформенное. Оно притягивало к себе, как пропасть. Анфертьев не мог остановиться, все ближе подползая к ее краю, чувствуя шорох камней под собой, пытаясь вытянуться вперед, руками нащупать провал. И наступил момент, когда его ладони ощутили пустоту – пропасть была на расстоянии вытянутой руки. Другими словами, через неделю обещали зарплату и квартальную премию, а это означало, что в кассе окажется около пятидесяти тысяч рублей.

Здесь, в лаборатории, Анфертьев решился наконец задать себе несколько вопросов, решился ответить на них. Не до конца, не откровенно, но давайте согласимся, ребята, что даже наедине с самими собой мы стараемся найти для наших поступков причины поблагообразнее, такие, чтоб не стыдно было в приличном обществе раздеться, простите, раскрыться. Не отрывая взгляда от волн проявителя, перекатывающихся от одного края ванночки к другому, глядя на завалы металлолома, которые возникали на снимке все отчетливее, становились все тяжелее и внушительнее, спросил Анфертьев у себя:

Скажи, Вадя, на фига тебе сдался этот Кандибобер? Зачем?

Лучше спросить – почему? Потому, что жизнь моя пуста, я не знаю, как изменить ее, как измениться самому. Мой труд не дает мне ничего, кроме зарплаты. Но я не могу работать только для зарплаты.

Какой бы она ни была?

Да если Подчуфарин будет платить мне не сто рублей, а двести, триста – это ничего не изменит. Общество сказало мне: не стоит жить ради денег. Я убедился, что это правда.

Но ты идешь на… ради денег?

Наверное, я запутался. У меня нет сил ждать, пока кто-то решит, что мне уже можно жить не на сто рублей, а на сто десять.

Ты хочешь бросить вызов?

Разве что вызов самому себе. Я не хочу умирать заводским фотографом.

А кем бы ты хотел умереть?

Я согласен умереть и фотографом, но перед этим должен хоть что-нибудь предпринять, чтобы этого не случилось. Предпринять – это главное. Независимо от результатов. Зачем люди лезут в горы, поднимаются на вершины, которые никому не нужны? Зачем погружаются на морское дно, зная заранее, что, кроме расползающихся червяков, там ничего нет? Зачем люди прыгают с парашютом, зная, что внизу их не ждут ни друзья, ни враги? Зачем?

Ты решил испытать себя Сейфом?

Можно сказать и так, хотя я не уверен, что это будет правильно.

Женись на Свете – это и приятнее, и безопаснее. А тревог, волнений, суеты будет не меньше, чем с Сейфом.

Я так бы и поступил, приди мне эта мысль раньше.