Читать книгу "Три года без Сталина. Оккупация. Советские граждане между нацистами и большевиками. 1941-1944 - Игорь Ермолов"

Несмотря на попытки советской власти полностью уничтожить религию, довольно ощутимая часть населения РСФСР на начало войны сохранила приверженность христианству, в основном – православию. Так, по Почепскому району Орловской области о сохранившейся накануне войны религиозности населения говорят следующие цифры. В селе Третьяки из 56 дворов 88 человек при переписи назвались православными, 5 – баптистами, 26 – безбожниками. По участку № 3 города Почепа 86 записались православными, 5 – безбожниками, по участку № 118: 49 – православными, 3 – безбожниками, по участку № 122: 40 – православными, 6 – безбожниками[918]. Согласно сообщению СД от 12 декабря 1941 г., проведенная перепись населения Смоленска выявила следующее: 24 100 жителей записались православными, 1128 – верующими других конфессий, и только 201, что составляет менее 1 %, – неверующими[919]. Подобное положение, согласно данным М. В. Шкаровского, складывалось повсеместно – в других городах РСФСР неверующими называли себя от 1 до 4 % населения[920]. Разумеется, эти данные нельзя считать абсолютно достоверными, так как часть опрошенных могла скрывать свои действительные взгляды на религию, опасаясь репрессий со стороны немцев, способных, по мнению населения, отождествлять неверующих с коммунистами. Однако правомерно предположить, что ощутимая часть населения на период оккупации сохранила если не веру, то по меньшей мере приверженность православным традициям. По крайней мере, в феврале 1937 г. в докладной записке «О состоянии антирелигиозной работы» на имя секретарей ЦК ВКП(б) Л. М. Кагановича, А. А. Андреева, Н. И. Ежова отдел культпросветработы ЦК ВКП(б) констатировал, что полное закрытие церквей в ряде районов РСФСР не привело к снижению религиозности населения. В частности, появились «разъездные попы», бродячие монахи, создавались подпольные молельни, во время засухи проводились крестные ходы, а лишенные приходов церковники продолжали пользоваться авторитетом среди населения, вели активную работу[921].

Не только в центральных областях России, но и на ее окраинах, например на Северном Кавказе, по данным А. В. Посадского, в самый канун войны активно отмечались религиозные праздники, свою деятельность активизировали подпольные церковные кружки. Из форм подпольной религиозной деятельности практиковались заочные обряды, появление в деревнях «бродячих» священников. А советские документы, описывая сложившуюся накануне войны ситуацию, оперировали словами «подполье», «церковно-кулацкие элементы», «контрреволюционные элементы из церковников и белогвардейцев»[922]. Центром религиозности стал Буденновский район, который рассматривался как центр «контрреволюционного тихоновско-имяславского церковного подполья». Здесь действовали даже подпольный монастырь и церковно-повстанческая организация, ликвидированная в 1940 г. В другом документе констатировалось, что именно политика Советского государства толкала верующих «в лапы контрреволюционных церковников»[923].

Учитывая этот фактор, оккупанты были вынуждены пойти на поддержку религии с целью завоевания симпатий населения. В своей докладной записке заместителю начальника ЦШПД Сергиенко от 30 ноября 1942 г. представитель ЦШПД на Брянском фронте старший майор госбезопасности Матвеев и зам начальника разведотдела майор Быстров констатировали, что в проводимой немцами на оккупированной территории политике религиозный фактор занимает «далеко не последнее место». А также что «подчеркнуто благоприятное отношение немцев к религии и церковникам противопоставляется – в печатной и устной пропаганде – антирелигиозной политике советской власти, якобы «убивающей духовную жизнь народа», отправляющей в тюрьмы за религиозные убеждения. Все это в переплетении с гнуснейшими антисоветскими высказываниями преподносится и с подавляющего числа церковных амвонов»[924]. Подобным образом, представитель ЦШПД на Калининском фронте, член Военного совета фронта Н. Рыжиков докладывал, что «для использования в своих целях религии немцы с момента оккупации Калининской области начали усиленно проводить агитацию за открытие церквей»[925].

Однако поддержка германскими властями религии на территории РСФСР не была однозначной. Так, Гитлер считал христианство не меньшим злом, чем большевизм. В июле 1941 г. фюрер высказался: «Самый тяжелый удар человечеству был нанесен появлением христианства. Большевизм – незаконное дитя христианства»[926]. В соответствии с указаниями Гитлера наряду с поддержкой религиозного движения предусматривалось его дробление на отдельные течения, что было продиктовано боязнью консолидации «руководящих элементов», что в дальнейшем могло вылиться в проблему в деле воплощения восточной политики. Уже 11 апреля 1942 г. Гитлер заявил: «Нашим интересам соответствовало бы такое положение, при котором каждая деревня имела бы собственную секту, где развивались бы свои особые представления о Боге. Даже если в этом случае в отдельных деревнях возникнут шаманские культы, подобно негритянским или американо-индейским, то мы могли бы это только приветствовать, ибо это лишь увеличило бы количество факторов, дробящих русское пространство на мелкие единицы»[927]. Относительно будущего христианской религии Гитлер, в отличие от Сталина, уничтожавшего церковь физически, считал, что «в этом деле нельзя ломать через колено. Нужно подождать, пока церковь сгниет до конца, подобно зараженному гангреной органу. Нужно довести до того, что с амвона будут вещать сплошь дураки, а слушать их будут старухи. Здоровая, крепкая молодежь уйдет к нам»[928]. Такое мнение фюрера, применительно к России, вполне согласовывалось с доктриной национал-социализма, объявившего славян «недочеловеками», вполне достойными такого духовного фундамента, как христианство. В консолидирующую силу православия в первые месяцы восточной кампании фюрер, очевидно, также не верил, имея в виду неспособность церкви остановить победу в России большевизма и предотвратить падение монархии: «Внутри страны (России. – И. Е.) попы не смогли обеспечить прочную основу существующему строю. Появился большевизм»[929].