Читать книгу "Последний Рюрикович - Валерий Елманов"

«И все-таки где же может находиться Ивашка?» – Иезуит вновь погрузился в раздумья, но ненадолго. Дробный топот скачущего ему навстречу всадника отвлек его от дум, и он принялся вглядываться в темную фигуру, становившуюся с каждым мигом все ближе и ближе.

– С нами бог и святая дева Мария, – перекрестил Симон себя взволнованно, поняв, кто именно это был.

Глава XXIIГДЕ СЫН МОЙ?

Иезуит уже давно ускакал со двора, а Митрич все стоял, озадаченно почесывая кудлатую бороду здоровенной пятерней и размышляя, почто его боярин так легко и быстро сменил гнев на милость.

Так ничего и не надумав, он в нерешительности походил по двору, затем нырнул в погреб и отворил замет. Заглянув вовнутрь, он поначалу ничего не увидел в кромешной тьме. Лишь чуть погодя, когда глаза немного пообвыклись, он, присмотревшись, увидел целого и невредимого Ивашку.

Уютно закутавшись в большой не по возрасту полушубок, тот спал возле стены, приложив голову к небольшому кулю с мукой. Очевидно, дало себя знать пережитое потрясение. С минуту Митрич колебался – разбудить мальчика или оставить как есть. Потом махнул рукой и вышел, стараясь ступать беззвучно, дабы не разбудить сладко посапывающего во сне постреленка.

Прикрыв дверь на замет, он некоторое время бесцельно походил по двору, навернул из горшка холодных кислых щей, которые сварил еще вчера вечером, и тоже прилег в своей небольшой подклети на топчан. Сон, однако, не шел. Тревожные мысли, точнее, смутные их обрывки бешено крутились в голове, но Митрич никак не мог их уловить, дабы понять, что именно так его беспокоит.

Лишь спустя полчаса ему удалось задремать. Это нельзя было назвать сном, потому что неведомая опасность упрямо мешала ему отрешиться полностью от забот, так нежданно-негаданно навалившихся в одночасье на простого русского мужика с искореженной судьбой.

Долго он дремал или мало – он так и не понял, когда наконец пробудился. Точнее, аж подскочил на своем топчане, потому как последняя мысль, словно мохнатый шершень, почти физически ужалила его.

«А зачем боярин о Никитке моем речь завел? До чего дознаться хотел? А можа…»

И ему вспомнилось, как Симон перед самым отъездом, уже стоя подле коня, спохватился и метнулся обратно в дом. Пробыл он там не больше минуты, тут же показавшись опять на крыльце. Затем он вскочил на лошадь и что-то поправил у края голенища правого сапога. Поправил, засунув поглубже, чтобы эта вещь не высовывалась. Вот только что именно?

Митрич нахмурился, пытаясь вспомнить, но получалось с трудом. Точнее сказать, никак не получалось. Почему было столь важно вспомнить, какую все-таки вещицу он забыл прихватить, Митрич и сам не понимал. Просто чувствовал, что именно в ней кроется пусть и не разгадка, но увесистый ее кусочек. Да что кусочек – целый кусище, не меньше!

Он даже крякнул от досады, потому что из непослушной памяти ничего не хотело выплывать. Не хотело, хотя и вертелось на самой поверхности, потому что вещица эта, которую прятал в сапог его боярин, Митричу была хорошо знакома. Он ее не раз и не два видел у Симона и до этого дня, и всякий раз, начищая лезвие… Стоп!! Лезвие!! Как же это он сразу не догадался!

Он тут же вскочил и опрометью выбежал из клетушки в конюшню, где лениво жевал сено низенький бахмат[113], на вид неказистый, мохноногий, но изумительно выносливый и неприхотливый. Спустя минуту Митрич уже был в седле, причем в превеликой спешке он в кои веки не замкнул ворота и не стал ни о чем предупреждать Ивашку – авось скоро вернется. Путь его лежал в деревню, где у попадьи жил приемный сынок Никитка.

Было уже темно, и деревенские дома, когда Митрич подъехал к околице, мрачно глядели на бородача черными зевами темных окон. Луна, как назло, спряталась за облако, и Митрич чуть ли не ощупью добрался до когда-то ладного, аккуратного, а нынче неуклонно дряхлеющего без крепкой хозяйской руки дома попадьи.

Поначалу он постучал в дверь тихо, памятуя, что можно разбудить детей, в том числе своего Никитку, и напугать их этим ночным стуком. Но в доме по-прежнему царила тишина, и тогда он, отбросив осторожность, со всей силы забухал здоровенным кулачищем в дверь.

За дверью что-то зашуршало, загремело, и наконец сонный женский голос откликнулся недовольно:

– О, господи. Да сейчас я, сейчас. Кого еще черти принесли, прости меня Исусе, греховодницу старую.

– Я это, Матрена Ивановна. Открой. Я, Митрич. Не боись.

Узнав знакомый голос, попадья лязгнула тяжелым засовом и слегка приоткрыла дверь, продолжая опасаться. В руке она держала свечку, которую поднесла к самому лицу Митрича, чуть не спалив ему бороду. Убедившись, что перед нею и впрямь отец ее воспитанника, она спросила:

– Дак ты, что ж, выздоровел, что ль? Дите назад привез, ай как?

– Дак, – ошарашенно уставился на нее Митрич. – Какой такой выздоровел? И не болел я вовсе.

Тут уже пришла очередь впасть в недоумение попадье. Она даже забыла про свой тулуп, косо висевший на одном плече и норовивший свалиться с другого.

– Ахти мне! – запричитала она тонким голосом. – Дак боярин твой сказывал, что ты в болести великой лежишь и с дитем свидеться хошь, вот и забрал Никитку твово. Ахти!

– Боярин мой здесь был? Давно? Когда? – затряс женщину за плечи Митрич.

Ох, не зря чуял он что-то неладное.

– Тихо, тихо, – шлепнула его сердито по рукам попадья и отступила на несколько шагов в глубь темных сеней. – Ишь, приперся, бугай, средь ночи, и трясти первым делом! А я баба слабая, беззащитная, ни опоры, ни помочи. Немудрено обидеть. Вон ручища какие. Совсем, чо ли, обезумел?

– Так где Никитка-то мой? – снова рванулся к ней Митрич, и так решительно, что попадья даже взвизгнула от испуга и плюхнулась прямо на небольшой бочонок с квашеной капустой, благо что тот был прикрыт сверху крышкой.

За стенкой в горнице кто-то шумно завозился и заплакал.

– Ишь, зараза, всех детей перепугал, – сердито буркнула попадья. – Я ж тебе и реку, что приехал твой боярин. Засветло еще было. Сказывал, что ты шибко болен, дак хотишь с Никиткой повидаться.

Вот он его и забрал со всей его одежкой. Я ему в узелок все завязала.

– И ты отдала дите?! – возмущенно рявкнул Митрич. – Да как же ты… – И, не договорив, бросился к своему бахмату, спокойно ожидавшему хозяина возле угла дома.

– А как же не отдать, ить ваш он, а не мой! – крикнула ему вдогон попадья, но, видя, что всадник, не слушая ее оправдания, уже поскакал прочь, рассерженно махнула рукой, зевнула и, перекрестив рот, направилась в избу.

С минуту она еще возилась с засовом, закрывая дверь, и наконец в доме все стихло, только собаки продолжали свой пустой брех, сопровождая своеобразным сольным концертом наездника, мчавшегося по направлению к Угличу на низенькой татарской лошади.