Читать книгу "Небо цвета крови - Сергей Попов"

Воспоминая о нем, я вздохнул, пригорюнился — страдала за паренька душа.

— Да, добрый был мальчуган: голова на плечах варила классно, а смелости хватило бы на десятерых, — а сам все опасливо поглядывал на разбуянившихся ворон, поглаживал лоснящийся винтовочный ремень — те воевали теперь не на шутку, норовили выклевать глаза, раздробить черепки, — чего же вы не поделили-то, пернатые? Падаль, что ль, какую или объедки? Так вы бы к Гриму летели — там всегда найдется, чем подкормиться. — И подумал с настоящей тревогой у сердца: «Взбреди им чего в тыквы — и я под раздачу попаду. Неплохо бы какое-нибудь укрытие от них заблаговременно подыскать, а то иду тут как бельмо на глазу… — повертелся — рядом ни домика, ни остановки, ни затрепанного автомобильчика, — да негде только, разве что в поле хорониться, но если схватит за филейную часть замаскированный капкан — будет несладко…»

Кх-кар-р-р!!. Кар-р-р…

Но мне сегодня неприлично везло — вороны так увлеклись распрями, что на путника, отверженно топчущего трассу, забывшую бензин и шум колес, попросту наплевали с высокой колокольни, и клювом не щелкнули в его сторону. Оставалось лишь заслуженно пользоваться их отвлеченностью и продолжать рассчитывать на хрупкий успех. А до какого момента он пробудет со мной — покажет время.

Около часа спустя притихли мятежные, находящиеся позади баталии костоглотов, закончились пригодные для заседаний опоры, разгулялся не по-осеннему холодный ветер. Он невидимой строгой отцовской рукой обласкивал истомленные травы, бурунами вольно бежал по полю, наращивал страшную скорость. А бывало, затевая явить свое неоспоримое величие, шел на меня воздушной стеной, стремился осрамить, свалить на спину. Кроме как горбиться, заслоняться и прятаться за капюшоном — противопоставить ему ничего не мог, потому, коченея, приходилось маршировать, со всем достоинством принимать этот неравный вызов. Потом ложилось неожиданное затишье, ненадолго веселело небо, бросая на землю хиленькую вязанку солнечных лучей, и ноги будто бы легчали, ширили шаг, с легкостью переступали через ямы и сваленные столбы.

«Ну, хоть отстал от меня, баламут, — подумал я, — а то уже и не знал даже, куда от него деваться».

И тут, поднырнув под загнутый дорожный указатель, плугом воткнувшийся в расщепленный ухаб, занятый остывшей ядовитой лужей бутылочного цвета, засек крошечную фигурку путника, солдатиком вышагивающего навстречу. Тот, придерживаясь правой стороны от почти не видной разделительной полосы, двигался пружинисто и быстро, словно налегке, помогал себе оружием, взятым в качестве батога. Какое оно, в чем одет и кто такой этот скиталец — пока не знал: слишком велико было расстояние.

Сердце, отбивающее положенный здоровому организму ритм, точно спросонья, птицей замолотило в груди, ладони пропотели, живот от набежавшего каскадом волнения придавило холодной спазмой — подтачивал потаенный страх перед близящейся встречей. Каждое случайное рандеву в Истлевших Землях, как известно всем, редко заканчивается простым разговором по душам, обменом новостями и, в семи-восьми случаях из десяти, после слов «Приветствую! Откуда держишь путь?», от прелюдий сразу переходит к поножовщине с целью разжиться чужим добром. На возможности такой развязки и строится у подкованных людей незаурядная математика выживания: один человек — двойной риск, два — в кубе, группа от трех и выше — уже десятикратный. И в таком положении дел на нынешний день существует всего-то три выхода: оставаться и ждать дальнейшего развития событий, сматываться подобру-поздорову или побыть двухминутным романтиком, придумать свою златоустную эпитафию и первым дать бой. Оттого открытыми дорогами, если нет иного пути, нормальные жители пустоши вроде меня, не беря в расчет бандитов, ходят нечасто и доверяются любым, пусть и не совсем надежным, а то и вовсе звериным, тропам. Ведь психологически не так страшно умирать от когтей диких хищников, нежели от своего родича по крови. Не в пример животным чрезвычайно опасен и непредсказуем гомо сапиенс…

— Вот и закончилась моя удача, недолго погостила. Подвезло, блин, называется… — не убирая глаз от странника, с кем так или иначе не получилось бы разойтись, ворчал я, — и предчувствия не самые лучшие, — погудел, учащая дыхание, продолжил: — И делать-то что?.. Уходить?.. Стоять?.. Орать? Может, стрелять? А вдруг мирным окажется?.. Как вот узнать, а? На лбу же у него не написано…

Пасьянс же раскладывался тухлый: сворачивать в поле — можно задешево сгинуть в ловушках или под пулей незнакомца, поворачивать назад — там костоглоты и все же какой-никакой, но пройденный путь. Выходит, в распоряжении последний ход пешкой — набраться мужества и идти дальше, для подстраховки приведя оружие в боевую готовность.

«Глянем, что будет, — подготавливал себя, — уж, не дай бог чего, первый выстрел все равно будет за мной…»

Сняв движением пальца винтовку с предохранителя — на всякий случай взял наперевес, изготовился.

Очень скоро, сближаясь, стал хорошо заметен мой встречный. На грабителя он походил мало, но и до рядового охотника или собирателя, откровенно говоря, дотягивал с натяжкой — застегнутая до шеи негожая «варановская» накидка и подозрительно свеженькие чищенные штурмовые ботиночки подталкивали на кое-какие сомнения касательно рода деятельности. Зато сильно разбавлял, а вернее — забавлял колорит, сочетающий немыслимый нестираный шарф, вязаные обрезанные перчатки, голубые лямки рюкзака и доисторический карабин с завернутым в бурую ткань прикладом, предназначенный скорее для полки музея. Оттого образ получался совсем не грозным, а напротив — потешным и нелепым.

Пройдя еще немного, незнакомец замедлился, поднял над собой оружие — местный условный жест мира — и, помахав, звонко окликнул:

— Эй-й-й!.. Путник! Приветствую!.. — и спросил ожидаемо: — Кто ты?

Отозвавшись тем же заимствованным из первобытного строя способом, я ответил, подняв голос:

— Я — собиратель, иногда — охотник! — После ему: — А ты кто? — а в уме всплыло: «Нет, этот точно из наших кругов. Какой вот из него, к черту, бандит?»

Наверное, ощутив такое же облегчение, какое представилось испытать мне, тот вернул карабин в исходное положение и заговорил, обрадовавшись:

— Ох, слава богу! За целую неделю первая родственная душа! А то все одни темные[4]попадаются… — расхрабрился, прошел ближе на пару шагов. Голова, не крытая капюшоном, багрянцем блестела полысевшей кожей, ожоговыми рубцами, спутавшимися водорослями спадали отрезки коричнево-серых волос. По лбу, перемешиваясь с ветвистыми морщинами, дико белели шрамы от рваных ран, правое ухо, по-видимому скошенное неудачным вражеским выстрелом, — срослось в скукоженную мякоть. Потравленные брови пушком устелили надбровье, сломанный ввалившийся нос, свистя, дышал через мелкие ноздри, лопатой торчала небольшая посеребренная борода, близко поставленные светло-зеленые глаза затравленно суетились, не находили места, а само лицо — обветренное и загорелое — говорило о долгих скитаниях, уделе бродяжьей жизни. И, держась за сердце, словно затеял говорить о чем-то наболевшем, сказал грустно: — И я собиратель, топаю вот вторую неделю от Халернрута. Всю добычу, какую и нашел, — смолотил по дороге, воды нет совсем — вторые сутки пошли, как не пил. Много, конечно, чего видел, немало где был, — прервавшись — попросил: — Слушай, не поделишься водой, а? У тебя есть вода?.. О… спасение! Дай пару глоточков сделать?.. Прошу…