Читать книгу "Шопенгауэр как лекарство - Ирвин Д. Ялом"

— Как малые дети, честное слово. Вы оба, прекратите немедленно! — звенящим голосом воскликнула Бонни.

— Ты совсем распоясалась, Бонни. Мне это нравится, — отозвался Тони.

— Еще реакции? — спросил Джулиус.

— Лично я не хочу влезать в эту заварушку. Тут уже, похоже, в ход пошла тяжелая артиллерия, — ответил Гилл.

— Это точно, — добавил Стюарт. — Оба хороши. Филип всюду должен вставить своего Шопенгауэра, а Пэм обязательно нужно над ним посмеяться.

— Я смеялась не над ним, а над…

— Да хватит, Пэм, не придирайся. Ты же понимаешь, что я хочу сказать, — не сдавался Стюарт. — А твои наскоки из-за Набокова? К чему все это? Сначала ты поливаешь грязью его героя, а теперь расхваливаешь того, кто позаимствовал мысль у Шопенгауэра. Филип тебя поправил — ну и что? Подумаешь, какое преступление сказать, что Шопенгауэр первым до этого додумался.

— Дайте мне сказать, — вмешался Тони. — Я, конечно, как всегда в пролете и не знаю, что это за пижоны такие — особенно этот Набо… Нобо?

— Набоков, — мягко, как всегда, когда она обращалась к Тони, сказала Пэм, — это великий русский писатель, ты наверняка слышал про его роман «Лолита».

— А, да, что-то такое было. Знаете, от таких разговоров у меня крыша едет: сначала я не понимаю, о чем идет речь, и чувствую себя полным идиотом, а потом я затыкаюсь и от этого чувствую себя идиотом вдвойне. С этим нужно кончать. — Он повернулся к Джулиусу: — Ты спрашивал, что я чувствую, — так вот, я чувствую себя полным идиотом. Теперь еще одно — помните, когда Филип спросил: «Как по-твоему, это достаточно «похоже»?» — я взглянул на его зубы — о, у него острые зубки, очень острые. И еще — насчет Пэм. — Тони повернулся к ней. — Пэм, ты моя слабость, я обожаю тебя, но я тебе скажу: не хотел бы я встать тебе поперек дороги.

— Я слушаю тебя, — отозвалась Пэм.

— И еще… черт! — продолжил Тони. — Забыл самое главное. Из-за этого спора мы совсем сбились с курса. Мы ведь говорили о том, как мы защищаем или избегаем тебя, Джулиус, а Пэм и Филип увели нас в сторону. Может, мы снова тебя избегаем?

— Мне так не кажется. Когда мы работаем так глубоко, как сейчас, мы просто не можем задерживаться на одном месте — мысли сами выносят нас в другое русло. Кстати, — тут Джулиус повернулся к Филипу, — я не случайно сказал «глубоко»: мне показалось, твое раздражение, которое впервые прорвалось наружу, — это признак каких-то глубинных переживаний. Я думаю, Филип, тебя очень волнует Пэм, вот почему ты на нее разозлился. — Джулиус знал, что Филип не ответит сам, и потому решил его подтолкнуть: — Филип?

Филип встряхнул головой.

— Не знаю, что тебе на это ответить. Я хотел бы сказать другое. Признаюсь, я, как и Пэм, тоже искал, чем тебе помочь. По совету Шопенгауэра, я каждый день читаю на ночь Эпиктета или Упанишады. — Филип взглянул на Тони. — Эпиктет — римский философ, второй век. Упанишады — священные древнеиндусские тексты. На днях я нашел у Эпиктета одно интересное место и размножил для каждого. Я сделал примерный перевод с латинского. — Филип вынул из портфеля какие-то листки бумаги, раздал их по кругу и, закрыв глаза, начал цитировать:

Когда корабль бросает якорь, ты идешь, чтобы принести воды, и зачерпываешь вместе с водой корешки и ракушки. Но мыслями ты должен быть на корабле, ты постоянно оглядываешься, как бы хозяин корабля не позвал тебя, он может позвать тебя в любое время, и ты должен повиноваться этому зову и выбросить все эти посторонние вещи, чтобы на тебя не смотрели как на овец, что связаны и брошены в трюм.

Так и с человеческой жизнью. И если вместо корней и ракушек у тебя появятся жена и дети, ничто не должно помешать тебе взять их. Но когда хозяин позовет тебя, беги на корабль, брось их и не оглядывайся. А если ты стар, не уходи далеко от корабля, потому что хозяин может позвать тебя в любую минуту, а ты можешь оказаться не готов.

Филип закончил и, вытянул руки вперед, как бы говоря: «Вот так».

Группа молча погрузилась в чтение. На всех лицах застыло крайнее недоумение. Стюарт первым нарушил молчание:

— Филип, я что-то ничего не понял. Зачем это Джулиусу? Или нам?

Но Джулиус показал на часы:

— Извините, друзья мои, но нам пора заканчивать. На прощание я хотел бы сказать вот что. Я часто рассматриваю слова и поступки с двух сторон — с точки зрения содержанияи с точки зрения процесса.Под словом процесся понимаю все,чтосообщаетнамо характеревзаимоотношений.Я тоже, Стюарт, не вполне понимаю содержаниесообщения Филипа — мне нужно его перечитать, и, может быть, мы сделаем это темой следующего занятия, но зато я знаю кое-что о процессе.Я знаю, Филип, что ты, как и Пэм, думал обо мне, ты хотел сделать мне подарок, и для этого ты немало потрудился: ты заучил этот отрывок и сделал копии для группы. Какой мы можем сделать вывод из этого? Что ты заботишься обо мне. Что я чувствую? Я тронут, ценю это и хочу дождаться того времени, когда ты сам об этом скажешь.

Глава 30

Можно уподобить жизнь вышитому куску материи, лицевую сторону коего человек видит в первую половину своей жизни, а изнанку — во второй; изнанка, правда, не так красива, но зато более поучительна, так как по ней можно проследить сплетение нитей.

Комната опустела. Джулиус видел, как группа спустилась по лестнице, вышла на улицу. Они не разошлись по машинам, а зашагали вместе — без сомнения, направляясь в кофейню. С какой радостью он сейчас накинул бы куртку и сбежал вниз, чтобы к ним присоединиться. Но это был другой день, другая жизнь и другие ноги, подумал он и поплелся по коридору к компьютеру, чтобы внести записи о занятии. Неожиданно передумал и вернулся, сел, достал трубку и закурил, с удовольствием вдыхая густой аромат турецкого табака. Ни за чем — ему просто хотелось еще несколько минут погреться у тлеющих угольков закончившейся встречи.

Это занятие, как и все в последнее время, вышло чрезвычайно бурным. Он вспомнил, как когда-то, много лет назад, он занимался с группами женщин, больных раком груди, и его пациентки признавались ему, что, как только первая волна паники отступала, приходило поистине золотое времечко. Они говорили, что болезнь помогла им стать мудрее, лучше узнать себя, заставила сменить приоритеты, стать сильнее, отказаться от множества пустых и ненужных вещей и начать ценить то, что обладает истинной ценностью, — свою семью, друзей, близких. Они признавались, что впервые в жизни научились видеть красоту, наслаждаться течением времени. Как жаль, сокрушались многие, что понадобилось оказаться во власти смертельной болезни, чтобы научиться жить.

Перемены, происходившие в этих женщинах, были действительно поразительными — как верно заметила одна из них, «рак лечит от любых неврозов». Джулиус даже пару раз ловко проводил своих студентов — он описывал им перемены в поведении пациентов и потом спрашивал, о какой, по их мнению, терапии шла речь. Как же они удивлялись, когда он объявлял, что причиной была вовсе не терапия и даже не лекарства, а смертельная болезнь. Он был многому обязан этим женщинам. Какой пример подавали они ему теперь, когда пришел его черед. Как жаль, что он не мог им об этом рассказать. Живи достойно, напомнил он себе, и будешь творить добро, сам того не подозревая.