Читать книгу "Пляски бесов - Марина Ахмедова"

Забредали сюда бабки с бородавчатыми подбородками и седыми волосьями, густо покрывающими лица. Смотрели сладострастно вокруг себя, словно и они жаждали вступить в танец, в котором плескались рыбы на лицах бесов, не имея сил разлепиться. А если посмотреть на них хорошенько, откинув страх и ужас, а главное – омерзение, которое изливалось от них, разглядеть можно было, что в их лицах отражается по бесу, с которыми по молодости совокуплялись они, пока не приняли в себя так прочно, что стали их слабой тенью на веки веков. Была средь них и одна, у которой щека распухла, выдалась сильно вперед. Угол рта ее падал набок, и она все поджимала его, чтобы казаться красивей. Но когда Рус целовал ее в ту же щеку, плыла та снова, выпячивалась и выпучивалась, показывая – не проходят бесследно бесовские поцелуи. Тетка та гукала, как будто тоже от удовольствия, хихикала и требовала тонким голоском, чтобы Царко целовал невесту, к чему тот приступал незамедлительно, вгрызаясь острыми зубами в холодные, как земля, губы Оленьки.

– Танец! – хихикнул Лад.

– Танец! – поддакнул Найден.

– Танец, танец, – согласился Рус.

И уже весь стол требовал танца. Бесы гомонили, сервант, выпуская все новых болотных гостей, дребезжал, ходил ходуном и разве что сам не пускался в пляс. Встала Оленька с лавки, пошла, безучастная, в Стасину сторону. В пяти шагах от нее остановилась и смотрела долго в ее побелевшее лицо. Но не видела. Не видела Оленька перед собой ничего живого, только мертвое замечала. И надо было умереть Стасе, чтобы заметила бесова невеста ее, но Стася пока еще была жива.

Развела Оленька тугие руки. Пошла по кругу. Фата матово порхала у нее за спиной. Ножки по сухой траве такт отстукивали, да только стук молотка по заколачиваемому гробу в нем слышался. И краше на беса было смотреть, чем на мертвого человека, душу которого забрал бес.

– Вокруг Стаськи ходи! – приказала ей с кровати ведьма, и Оленька послушно пошла вокруг Стаси.

Тут и Царко не удержался, чтобы не составить компанию своей невесте. Присоседился к ней, за руку ее хватал, шаркал плоскими подошвами по полу, терся коленками одна об другую, изгибался, показывая промежность и смеша тех, кто сидел за столом. И тогда другие бесы тоже не усидели. Пустились они в пляс вокруг Стаси на тот же манер, что и Царко. Хороводили вокруг нее, выписывали кренделя – восемь бесов и одна мертвая невеста с ними.

Теперь молилась Стася, произнося слова, которые то приходили ей на ум, то отлетали. Крестилась, когда могла шевелить рукой. Но Бог не шел ей на помощь. Да и не могло быть Бога в этой хате. Не место ему было тут, хоть и говорят, что Бог – вездесущ.

– Только скажи, и я спрячу их, – обратилась ведьма с кровати к Стасе.

– В обмен на что? – пролепетала та.

– Возьми меня за руку, стань ведьмою. Они слушаться тебя будут.

– Не, я хочу Богу молиться.

– Тогда смотри и глаз не закрывай, – проговорила ведьма.

Танцевали бесы и нежить вокруг Стаси и когда солнце пробилось в маленькое окошко. Да от этого они закружили еще сильней, неистовее. И когда на колокольне в голос сорвались колокола. И когда закат пронзил мутные стекла и зажег зеркала серванта красным, и казалось, вот-вот хлынет оттуда пожар и перетрет в пепел всех – и живых и мертвых. День менялся. День жил и отживал. Подступала ночь. А бесы не уставали. А нежить не покидала потемневшей хаты. Так прошла ночь, и видели глаза Стаси, которым невозможно было сомкнуться, как Царко валил невесту на лавку, как дергала та неживыми ногами и как испускала стоны, какие на земле звучать не должны. И душа уже притихла в ней, притаилась на самом дне, измученная, придавленная, и временами казалось, что та совсем вышла из нее, и сейчас наступит ее черед вступить в танец, но она не шла, а ноги крепко держали девушку на месте, и так простояла Стася день, ночь и еще день. А когда наступила следующая ночь, крышка подпола опрокинулась и ввалился в хату Василий Вороновский все в той же компании. Ощетинились бесы, нежить вернулась в сервант, а невеста в изнеможении повалилась на лавку. И тогда скрылась бесовская свадьба, ведь вместе с тремя священниками в хату вступил Бог, смилостивившись над живыми и не давая им зреть то, что навсегда губит душу.

– Не взяла? – спросил Василий.

– Ни, – отвечала Леська.

– Хорошо хоть, что жива, – промолвил он, глядя на девушку, истуканом застывшую посреди хаты. – Покажи, – снова обратился Василий к ведьме.

– Она все равно не возьмет, – ответствовала та.

– А ты все одно – покажи.

– Тогда налейте мне в чашу воды, – согласилась ведьма.

В хате случилось оживление. Панас схватил со стола банку с водой. Василий подставил чашу, и та приняла в свое золотое нутро воду. Отец Ростислав и Лука подхватили Стасю под руки и подвели к кровати. Панас надавил ей на плечо. Одеревеневшие ноги девушки согнулись, и она так и повисла на священничьих руках. Василий держал чашу, заполненную водой, перед ее уже третьи сутки не смыкающимися глазами. Стася послушно уставилась в воду, а черные ее ресницы были прижаты плотно к точеным бровям.

– Покажи, – снова обратился Василий к ведьме.

– Не три, не два, не один! – возвестила та.

Вода, которая вот только что просвечивала лишь золотые стенки, побелела и показала молодую Леську. В той же самой хате, что и теперь. Только сверху смотрят иконы чистенькие, рушниками увитые. А на лбу и щеках Леськи белая кожа вот-вот лопнет, так туго ее натягивает молодость. Коса у Леськи из толстых волос сплетена и спускается ниже копчика. Стоит Леська посреди комнаты, в чистых зеркалах серванта отражается и сама себе улыбается.

А вот и дверь в хату открывается – и показывается замужняя ее сестра Анна. Приносит она с собой клубок мороза, запах снега.

– Твой Богдан до Гайдуков пошел, – говорит она. – Оксану сватать!

– Ты брешешь!

– Не брешу я. Хочешь, сама поглянь.

Леська побежала по туману, а это снег уже, и ступает она по нему босыми ногами. Мимо хат, которых нынче и в помине в Волосянке нет. Только одну можно признать – в которой Олена живет. Но тогда то была хата самая крепкая, самая нарядная по сравнению с остальными.

Врывается Леська в чужую хату и ногами замерзшими по полу, как камнями, стучит. А там уже и стол накрыт, и бутыль высокая с мутным горлышком посреди стола красуется. И Богдан Вайда в вышиванке нарядный сидит. И родители Гайдуки подле него. И скрипач местный тут как тут – готов веселую мелодию наяривать. Мало теперь поводов для радости. Красные пришли, реки крови по Карпатам потекли, хлопцы в крыивках схоронились. Война из самой Европы шагнула. Смерть теперь на каждом шагу поджидает. Так почему бы не отдать должное весельем событию, которое жизнь новую народить предназначено?

– Богдан! – позвала Леська. – Пойдем со мною!

Всполошились Гайдуки, сваты со скамеек привстали. А Богдан не шелохнулся, только в лице его столько жестокости появилось, словно резал он теперь что-то – по живому.