Читать книгу "Грустный оптимизм счастливого поколения - Геннадий Козлов"

Однако события и изменения в науке при всем своем драматизме не идут ни в какое сравнение с тем, что произошло за годы перестройки в обществе.

Неудобно признаваться, но я восторженно верил сначала Н. Хрущеву, затем ждал его смены, как в свое время запуска первого космонавта. Также было с Л. Брежневым, М. Горбачевым, Б. Ельциным. Мне всегда казалось, что изменения обязательно будут к лучшему и принесут нам скорый успех. В молодости я был воодушевленным сторонником грандиозных строек и фантастических замыслов. В зрелом возрасте был опьянен перестройкой и взволнован объявлением независимости России.

На рубеже 1990-х КПСС – проводник прежней идеологии – рухнула мгновенно. Партийная номенклатура, в своей массе, сумела «перестроиться» много быстрее других и отнюдь не бедствует. Но и она понесла значительный моральный ущерб. Любопытная встреча произошла у меня в 1992 году с последним секретарем Октябрьского райкома КПСС. Толпа в метро вынесла нас друг на друга, что называется, лоб в лоб. Прижатый ко мне функционер был просто сконфужен этой неожиданной и так унизившей его встречей. Единственное, что он смог из себя выдавить, – он в метро совершенно случайно. Обычно же – ездит на машине… Я с пониманием кивал и, чтобы облегчить его страдания, в свою очередь посетовал, что тоже езжу в метро крайне редко, обычно… хожу пешком:

– Дороговато все же.

Мое лукавое признание вернуло ему уверенность, расставив нас, как и прежде, по разным жизненным стратам.

Глава шестнадцатая

Министерство

В 1993 году один из моих «наставников» по партийной борьбе, Н. Арзамасцев, стал помощником министра науки и технической политики Российской Федерации Б. Салтыкова. Через него мы организовали визит министра к себе в лабораторию в расчете на поддержку проводимых работ. Визит имел, однако, несколько неожиданные последствия – через пару дней я получил приглашение от Б. Салтыкова занять место его зама.

Колебания мои были недолгими. Товарищи по работе на этот раз тоже единодушно высказались за мое отлучение от лаборатории. Так с 23 декабря 1993 в жизни моей неожиданно открылась еще одна интересная страница.

До этого момента в министерстве я никогда даже не бывал и не представлял толком, чем оно занимается. Но Арзамасцев, видимо, охарактеризовал меня как человека самостоятельного, так что министр не счел нужным мне что-либо разъяснять и вводить в курс дела.

Помощник, секретарь, кабинет и машина с водителем перешли мне по наследству от предшественника – И. Бортника. Он же, видя мою искреннюю растерянность, объяснил мне в общих чертах круг моих новых обязанностей и возможностей. При этом выяснилось, что и сам Бортник, проработавший в министерстве более пяти лет, не знает до конца, что он вправе делать, а что нет. Каких-либо должностных инструкций для замминистра я никогда не видел и сомневаюсь, что они существуют вообще.

В нашем государстве, как я вижу, чем выше должность, тем меньше четкости в определении прав и обязанностей лица, ее замещающего. Удивительно и то, что для занятия должности замминистра в то время не требовалось проходить какую-либо переподготовку или аттестацию, достаточно было представления министра и положительного заключения «компетентных» органов.

Уже в первый день своей новой работы я получил какие-то бумаги из аппарата правительства и разных организаций; люди приходили с документами на подпись. Тонкости бюрократического языка мне не были знакомы вовсе. Наверное, правильно было бы обложиться соответствующими инструкциями или консультироваться по каждой бумаге, но я предпочел, как и в прежней жизни, учиться по ходу дела. Проще всего мне удалось освоиться в новой роли на многочисленных совещаниях, заседаниях и переговорах. Я лишь не сразу привык к повсеместной практике ведения протоколов и не сразу оценил их бюрократическую силу.

Участок работы мне достался довольно большой и беспокойный – это Российская академия наук (РАН), высшая школа, исследования и разработки в области физических наук, наук о Земле и океане, проблемы экологии и техногенной безопасности. Кроме того, был большой сектор международного сотрудничества, включающий организацию научных связей с Индией, Чехией, Словакией, Мексикой, Италией и рядом международных организаций. Не прошло и месяца после назначения, как мне пришлось представлять (целиком на свое усмотрение) Россию на крупном международном форуме в Париже.

Работать с Салтыковым было одно удовольствие, дело он вел неформально, четко и не дергал по пустякам. У него были сложные отношения с РАН, с которой он держал себя весьма независимо. За пять лет своего пребывания в должности министра Салтыков успел сделать многое. С его именем связаны создание государственных научных фондов, организация государственных научных центров, формирование новой федеральной целевой научно-технической программы.

Вместе с тем это был трудный период ежегодного урезания выделяемых на науку средств. Мы не могли выполнить наших планов и обязательств, в том числе международных.

Салтыков поддержал мое предложение разработать Доктрину развития российской науки с тем, чтобы на государственном уровне определиться в вопросах о роли и месте науки в обществе, ее задачах, перспективах и объемах финансирования. Я взялся за дело с энтузиазмом и уже через неделю подготовил первую версию доктрины.

Мне казалось, что победа уже в кармане, но это было только началом трудного пути. Теперь требовалось провести согласование доктрины в министерствах и ведомствах, для чего прежде предстояло получить соответствующее поручение в правительстве. Вот где я прошел свой первый класс чиновничьей школы.

Самыми «страшными» министерствами являются Минфин, Минэкономики и Минюст. В каждом из них мы застревали надолго. Удары наносились всегда по самым существенным и важным смысловым местам. Больше года потребовалось на преодоление различных инстанций, прежде чем доктрина была одобрена Указом Президента Российской Федерации. За это время успело смениться правительство, министерство преобразовали в Государственный комитет по науке и технологиям, назначив председателем академика В. Фортова. Меня он сделал своим первым заместителем.

Фортов во многом был противоположностью Салтыкова. Совсем иным было к нему и отношение РАН. Хорошие связи на разных этажах власти и железная хватка были его сильными сторонами. В то же время, став министром, он не оставил, а, напротив, активизировал свою научную работу. Стиль научного поиска он спроецировал и на деятельность Комитета. Решения вопросов подолгу обсуждались на разных уровнях, договоренности иной раз неожиданно отменялись.

Главное, что удалось сделать Фортову, – это переломить тенденцию постоянного уменьшения финансирования науки. В 1997 году, в первую очередь благодаря его усилиям, оно существенно возросло. Был установлен абсолютный рекорд последних восьми лет. Фортов просто «брал за горло» всех, включая председателя правительства и министра финансов.