Читать книгу "Решальщики. Книга 2. Раскрутка - Андрей Константинов"

Так что заинтригованный Старостин не сразу, но все-таки снял трубку:

— Алё?!

— Чего это у тебя второй час подряд занято? Никак деньгами разжился и «секс по телефону» заказал?

— Кто это?

— Следователь Петров беспокоит. Ты там как сейчас? Вменяемо бухой? Мозгу включить еще в состоянии?

— Здрасте, э-э-э-э… Леонид Николаич… Я это… ни в одном глазу… Работаю… творю, так сказать…

— Отрадно слышать. У нас к тебе один вопросик.

— Слушаю.

Нетрудно догадаться, что поэт совсем не обрадовался: и этому звонку в целом, и новым вопросам в частности. Однако благоразумно решил, что лучше уж переговорить с Леонидом Николаевичем по телефону сейчас. Нежели отказаться от беседы и после, ежеминутно вздрагивая, ждать, когда на квартиру заявится садист Петрухин собственной персоной.

— Помнишь, ты нам рассказывал про азербайджанца Эдика?

— Э-э-э-э… Да.

— Твой знакомец, Андрей, его часом Этибаром не называл?

— Нет, не называл.

— А как он выглядел, Эдик?

— Дык… Азер, он и есть азер. Для меня они все на одно лицо.

— А ты подумай как следует! — Голос Купцова сделался настойчив. — Эдик этот: он высокий или низкий? Спортивный или, наоборот, увалень?

— Да какое там — «спортивный»? Бурдюк с салом на коротких ножках. Шея такая, что воротничок не застегивается. Но весь на понтах. Он, видите ли, бизнесмен.

— Еще что помнишь?

— Да ничего больше не помню, — уже зло и раздраженно ответил Антон.

Купцов задал еще с десяток вопросов, но большего от поэта не добился. Кроме того, что… «кажется, были у него усы».

— Ладно, понял тебя, Антон. Да! Щас, погоди! Дмитрий Борисович тоже хочет тебе пару слов сказать.

Следом в трубку ворвался веселый петрухинский темборок:

— Привет, Антоний! Как успехи на ниве поэзии?

— Спасибо, работаю.

— Отрадно слышать. Ты вот что, друг сердешный, учти: ежели чего наврал или утаил, про Эдика этого, приеду к тебе самолично и душевно с тобой поговорю. Ты меня понял?

От этих слов Антон поежился и клятвенно заверил, что понял.

— Вот, честное благородное, гражданин следователь, я все как на духу…

Ответом ему стали короткие гудки…

Санкт-Петербург, 27 июля, ср.

Этибар-оглы Мамедов жил в большом красивом доме на Комендантском аэродроме. Светлый и нарядный, свечкой торчал он посреди огромного пустыря, изувеченного строителями, и выглядел декорацией на танковом полигоне. Дом только что сдали, и он не был еще заселен полностью. Так и стоял, в гордом одиночестве посреди пустыря, и сотни его окон отражали пламенеющее закатное небо.

Второй вечер подряд Петрухин с Купцовым сидели в салоне «фердинанда» и играли в нарды. Шел девятый час вечера, а господин Мамедов в адрес регистрации до сей поры так и не заявился.

— …и все равно — при всей блаженности, Андрюшино поведение должно было Анюту насторожить, — резонно заметил Леонид, выбрасывая на доску «шеш-ду».[26]

— Ерунда! Это еще у Довлатова было: «женщины любят мерзавцев», — парировал Дмитрий, отвечая «дур-чаром».[27]— А наша Анечка, при всей своей мечтательности, все одно — суть баба.

— Баба-то баба, но отнюдь не дура.

— Э-э, брат! Бабы в таких делах, как любовь-морковь, все поголовно дуры. Как доходит до нежных чуйств — все, беда! Дура дурой… и сплошная «Санта-Барбара».

Купцов усмехнулся:

— Да-а, крепко! Всего несколькими словами охарактеризовал лучшую половину человечества. Ярко, точно, как ты любишь говорить — глыбко. Феминистки в трауре.

— А то! Как будто, понимаешь, с Восьмым марта поздравил. Ну кидай кости, че ворон считаешь?..

* * *

Лишь в начале десятого на дрянной грунтовке показался «БМВ»-«треха».

Дальнозоркий Леонид всмотрелся и бросил зажатые в кулаке кости не на доску, а в коробку из-под нард:

— Едет. Едет Этибар-оглы. Готовься к встрече.

— А че к ней готовиться? — пожал плечами Петрухин. — Между прочим, свезло тебе. Еще бы с десяток ходов и — привет! Попал бы сотни на три, не меньше…

Снаружи микроавтобус решальщиков выглядел пустым и мертвым. Он стоял у подъезда таким образом, что пройти мимо него Мамедов никак не мог. А значит, встреча была неизбежна. Прилично пошарпанная «треха» с тонированными стеклами проехала мимо «Фердинанда», вылезла двумя передними колесами на почти утонувший в грязи поребрик и остановилась.

— А че к ней готовиться? — повторил Дмитрий. — Сейчас мы янычара этого возьмем за вымя крепко-накрепко и выдоим ласково, до последней капелюшечки.

Дверь «трехи» распахнулась, показались ноги в черных блестящих ботинках и белых носках. Следом вылез сам Этибар-оглы Мамедов. Был он весьма полным, рыхлым, смуглым и с черными густыми усами. Партнеры отметили, что поверхностное описание «гения» Антоши тем не менее весьма соответствовало внешности Мамедова.

Этибар-оглы выбрался из машины, взял с заднего сиденья «дипломат», захлопнул дверь. В пику ему Петрухин, наоборот, откатил в сторону левую, которую Мамедову не было видно, дверь пассажирского салона «Фердинанда». В салон тотчас ворвались лучи заходящего солнца, заблестели на гранях латунных костей для игры в нарды.

Мамедов шел, как плыл. Коротенькие ножки его в черных блестящих ботинках на толстой подошве и высоком каблуке смешно семенили по асфальту. Новый асфальт был покрыт слоем грязи, нанесенной машинами с подъездной грунтовки.

Но Этибар-оглы не смотрел под ноги. Вообще, в эту минуту он служил олицетворением достоинства и уважения к собственной персоне: в левой руке — «дипломат», в правой — «труба», за спиной — довольно-таки древняя «бээмвуха» и две-три «точки» в районе Апрашки. А еще в его жизни были русские проститутки, которых он ни на йоту не считал за людей, были деньги — рубли и горячо любимые евры, были золото, четки, показушная религиозность, дыни, анаша, «дежурный» презерватив в бумажнике и презрение ко всему русскому.

Купцов смотрел на азербайджанца сквозь тонированное стекло и видел Этибара-Эдика насквозь. Конечно, в чем-то он мог и ошибиться. Но если и ошибался, то только в частностях. Ну, например, «точек» на Апрашке, как выяснится в дальнейшем, у него было не три, а пять… Но в основном Леонид знал этих «восточных негоциантов» очень хорошо. И, сказать по правде, большой любовью к ним не пылал…

Мамедов обогнул «фердинанда» и оказался перед раскрытой боковой дверью. И тут перед ним возник Петрухин. Он появился в лучах закатного пламени и задал традиционно-скучный вопрос: