Читать книгу "Есть! - Анна Матвеева"

Другую героиню я не знала – и не узнавала. На жену Того Человека, маленькую и горластую Свету, она точно не походила: но это не был и фантом. Слишком живой – в отличие от куклы Жанны – получилась эта Кира.

Как все читатели, я наделяю персонажей (чужих или своих) внешностью и потому так не люблю смотреть фильмы, поставленные по любимым книжкам: редко когда вкусы режиссера совпадают с моими. Киру я вообразила худенькой белокурой девушкой в очках, похожей на пионервожатую из «Березки», – Гера Иовлев женихался с ней, на мое горе, всю июньскую смену. Я, будучи ребенком, не могла внятно оформить своих претензий к очкастой блондинке – но меня раздражало в ней все, особенно ее длинная клетчатая юбка в крупную складку. «Клетчатая» – так я ее называла.

Да, Кира у Того Человека вышла, что там говорить, на славу – «моя» Жанна смотрелась неуклюжей идиоткой, и Кира вышибала у нее на ходу все опоры, одну за другой. Нечто подобное происходило и в моем романе, который я так подробно обсуждала с Тем Человеком.

Конечно, у нас получились совершенно разные книги, думаю я теперь.

Можно было и не психовать так, и не пытаться – безуспешно! – забрать рукопись из издательства. Мы приготовили из одинаковых продуктов непохожие блюда – но это я думаю теперь: взрослая, опытная, успешная Геня Гималаева, давно поставившая черный крест – как на чумной двери – на отношениях с литературой.

Но дело было не только в этом! Меня убило не столько воровство, сколько предательство. Тот Человек предал меня всем желающим – на суд, съедение и смех. Я с моей любовью, работой, с моим лицом и судьбой, с моими родителями и всей жизнью была распята на каждой странице его книги – вместе с моим старым домом и кошкой Шарлеманей (названной в романе просто Маней).

И вот теперь эта книга – снова у меня в руках. Я листала ее, перечитывала отдельные пассажи про Голема-Жанну и думала – как хорошо, что старые улицы, на которые мы приходим за переживаниями прошлого, меняются. Меняются так, что в них порой не остается ничего прежнего.

Недавно я ходила к дому, где живет мама Того Человека, – хотела вспомнить прошлое и погрустить, но не узнала окрестностей. На месте пустыря – небоскребчик с развеселыми балконами. Первый этаж занят банком и гастрономом. В окнах дома, до сих пор помнящего мои несчастные взгляды, – стеклопакеты и жалюзи.

Как это правильно, как гуманно! Страшно подумать, что было бы, если бы все важное для нас застывало неизменным во времени.

Книга-убийца с пожелтевшими, а местами даже заплесневевшими страницами тоже изменилась от времени – не только внешне. Героини – Жанна Ермолова и Кира – походили теперь на старых бумажных кукол, которых взрослая девочка откопала на заброшенном чердаке.

Успеха роман Того Человека не имел – как не заслужила его и та моя книга, о которой не сказали, помнится, ни слова даже самые добрые ко мне люди. Воспитанный человек – он ведь никогда не подаст виду, если в компании вдруг кто-то шумно испортит воздух. Вот и та моя книга стала чем-то вроде громкого и неожиданного звука, замечать который критики и читатели посчитали неприличным.

С произведением Того Человека вышло еще хуже: поначалу его вроде приняли, прочли и приголубили, как часто бывает с новыми авторами. И всё на том! Проза его была одной крови с теми дешевыми фильмами, где герои ходят с настриженными на плечи бумажками, изображающими снег, – эти бумажки у них никак не тают. Тот Человек подмечал детали, давил из себя метафоры, но и только! «Он был похож, она казалась, он видел в ней». Наверняка Тот Человек читал словари, отмечая липкими бумажками понравившиеся редкие слова, таскал повсюду за собой диктофон и с десяток блокнотов было разбросано у него по всему дому. Сейчас я думаю о Том Человеке – как навахо про индейцев анасази: «Кто-то древний».

В общем, книжка его поплавала на поверхности читательского рынка, а потом утонула. И жуткая Жанна, в которой отпечатались, как в доисторическом камне, все мои черты, тоже пошла на дно – к великому облегчению.

С Тем Человеком мы больше не виделись: он меня резко и страшно разлюбил. Книги я писать перестала, а дальше вы знаете. Дальше было телевидение.

Которое тоже теперь становится от меня все дальше.

Я подскочила на месте, обрушив долго ждавшую того книжную пирамиду. Сколько можно сидеть в Пенчурке? Зачем я дала Ирак себя уговорить?

– Женя, чем ты там шумишь? – простонала мама. – Сходила бы лучше за грибами.

Грибы… Шиитаке, портобелло, королевские устричные… О чем бишь я? Здесь, в пенчурских лесах, совсем другой ассортимент: подосиновики, опята, мои любимые лисички. Сделать бы сегодня ризотто с лисичками – наверное, даже мама будет есть!

И не думать, не думать, не думать ни о чем!

Я схватила первую попавшуюся корзинку, набросила на плечи куртку и скачками понеслась к лесу.

Пенчурские ребятишки, с которых смело можно рисовать иллюстрации к детским рассказам Толстого, раскрыв рты, смотрели мне вслед.

Глава двадцать четвертая,

в которой Геня ищет грибы, а находит сигнал

Деревня Пенчурка, куда я сама себя сослала, ничем не похожа на Болдино или даже Шушенское. Хотя природа вокруг такая, что Пушкин на моем месте (Александр Сергеевич, а не Аркадий Степанович) изыскрился бы стихами. Леса здесь выросли в незапамятные времена, в основном из корабельных сосен. А еще есть тут березовые рощи, ельник, полянки – все как надо: на целое стадо поэтов хватит и художникам останется. Местные жители относятся к лесам нецивилизованно – уважительно и боязливо, а леса платят им за это ягодами, грибами и боровой дичью, которую пенчурские мужички понемногу стреляют в сезон.

Ни грязных салфеток в кустах, ни втоптанных в землю пластиковых пакетов с надписью «Ашан», ни даже размокших окурков в пенчурских угодьях не увидишь – это практически девственный лес. Даже комары тут летают такие здоровые и разленившиеся, что умудряются вызвать к себе нечто вроде симпатии: в самом деле, как можно сердиться на таких бестолковых тварей!

Очередной комар лениво вился у меня над головой, присматривая подходящее для укуса место, – вот и я, успокоившись, точно так же лениво выбирала, куда бы отправиться наполнять корзинку. Лисички – прямо как живые! – полностью заняли мои мысли: опрятные желтые зонтики, которые никогда не бывают червивыми и очень-очень легко готовятся. Разумеется, именно лисичек духи леса мне сегодня дарить не собирались – ни одной желтой грибной семейки я не встретила. Зато набрала почти полную корзину великолепных подосиновиков, ножки которых походят на кожу небритых мужчин. Вот интересно, прельстила бы Того Человека эта метафора (которую, кстати, задолго до нас обоих представил миру Лев Толстой)? У Того Человека была очень белая кожа, так что отросшие за несколько дней волоски превращали лицо именно в такую подосиновость, значительно менее мягкую на ощупь.

При мысли о подосиновых щеках рука моя сама потянулась за телефоном, давным-давно выключенным по причине отсутствия сигнала. Он, телефон, лежал мертвым ископаемым в кармане куртки, ожидая периода раскопок. Каким же маленьким и ненужным выглядит этот прямоугольный предметец в лесу – даже мухомор смотрится рядом с ним внушительным и важным!