Читать книгу "Грек Зорба - Никос Казандзакис"

- Сбегай, отнеси письмо врачу и не возвращайся, пока не увидишь своими глазами, что он оседлал кобылицу. Ты понял? Беги! Он схватил письмо, сунул его за пояс и исчез. Зорба уже поднялся. Он торопливо одевался, не произнося ни слова.

- Подожди, я пойду с тобой, - сказал я ему.

- Я очень тороплюсь, - ответил он и ушёл.

Чуть позже я тоже направился в деревню. Сад вдовы был пуст и благоухал. Перед садом сидел Мимито, одичавший, съёжившийся, наподобие побитого пса. Он исхудал, его провалившиеся глаза горели. Он обернулся и, заметив меня, схватил камень.

- Что ты здесь делаешь, Мимито? - спросил я, скользя печальным взглядом по саду. Я вспомнил тёплые, ласковые руки… В воздухе стоял аромат цветов лимона и лаврового масла. В сумерках виделись прекрасные чёрные, горящие желанием, глаза вдовы, её ослепительные белые зубы, начищенные веткой ореха.

- Почему ты об этом меня спрашиваешь? - проворчал Мимито. - Иди-ка ты отсюда по своим делам.

- Хочешь сигарету?

- Я больше не курю. Вы все негодяи. Все! Все!

Он замолчал, задыхаясь, казалось, он подыскивает слова, чтобы выразить переполнявшие его чувства.

- Негодяи… мерзавцы… лгуны… убийцы… Наконец, найдя слово, которое искал, он с облегчением захлопал в ладоши.

- Убийцы! Убийцы! Убийцы! - дико кричал он пронзительным голосом и смеялся. Сердце моё сжалось.

- Ты прав, Мимито, ты прав, - шептал я, уходя от него торопливым шагом.

Подходя к деревне, я увидел старого Анагности, согнувшегося над своим посохом, внимательно, с улыбкой наблюдавшего за двумя жёлтыми бабочками, мелькавшими в весенней траве. Теперь, когда он постарел и его больше не волновали работа в поле, жена, дети, у него было время прогуляться равнодушным взглядом по земле. Увидев мою тень, старик поднял голову.

- Какой ветер занес тебя сюда в такую рань? - спросил он. Но, должно быть, заметив моё обеспокоенное лицо, не дожидаясь ответа, сказал:

- Иди быстрее, сынок, не знаю, застанешь ли ты её в живых… Эх, несчастная!

Широкая, столько ей послужившая кровать, самая верная подруга мадам Гортензии, стояла в самой середине маленькой комнаты, почти не оставляя свободного места. Над ней, задумавшись, склонялся её преданный интимный советник в зелёной одежде и жёлтой шапочке - то бишь попугай с круглыми и злыми глазами. Он пристально смотрел на свою распростёртую, стонущую хозяйку, наклоняя свою почти человечью голову немного набок, чтобы лучше слышать.

Нет, это не были вздохи любовной радости, которые он очень хорошо знал, не похоже это ни на нежное воркование голубей, ни на смех от щекотки. Пот, струившийся ледяными капельками по лицу его хозяйки, волосы, как пакля, немытые, нечёсаные, прилипшие к вискам, конвульсивные судороги в постели - всё это он, попугай, видел впервые и был обеспокоен.

Ему хотелось закричать: Канаваро! Канаваро! Но звуки не шли из его горла. Его несчастная хозяйка постанывала, руки её, увядшие и обрюзгшие, приподнимали и отпускали простыню, она задыхалась. Без румян, опухшая, она пахла кислым потом и разложением. Из-под кровати торчали её дырявые, потерявшие форму туфли, и сердце сжималось, глядя на них. Эти туфли удручали больше, чем сама хозяйка.

Зорба, сидя у изголовья больной, смотрел на эти туфли и не мог оторвать от них взгляда. Он сжимал губы, чтобы удержать рыдания. Я подошёл, встал позади него, но он меня не заметил.

Несчастная дышала с большим трудом. Зорба снял с крючка шляпку, украшенную матерчатыми розами, чтобы обмахивать её. Он взмахивал своей большой лапищей очень быстро и неумело, будто разжигая влажный уголь.

Она открыла глаза и с ужасом осмотрелась. Всё было как в тумане, она никого не узнавала, даже Зорбу, который продолжал держать шляпу с цветами. Всё вокруг было мрачным и тревожным: голубой пар, поднимаясь от земли и меняя форму, становился усмехающимися губами, колченогими фигурами, чёрными крыльями.

Она впилась ногтями в подушку всю в пятнах от слёз, слюны и пота и громко закричала:

- Я не хочу умирать! Не хочу!

Только что пришли две деревенские плакальщицы, прослышавшие о состоянии мадам. Они проскользнули в комнату и сели прямо на пол, прислонившись к стене. Увидев их своим круглым глазом, попугай рассердился, вытянул шею и закричал: «Канав…», но тут Зорба с раздражением протянул руку к клетке, и птица притихла.

Снова раздался безутешный крик:

- Я не хочу умирать! Не хочу!

Двое безбородых загорелых юношей, заглянув в дверь и внимательно посмотрев на больную, с удовлетворением обменялись взглядами и исчезли.

Вскоре во дворе послышалось громкое кудахтанье и хлопанье крыльев; кто-то начал охоту на кур. Одна из плакальщиц, старая Маламатения, повернулась к своей подруге:

- Ты их видела, тетушка Ленио, ты видела? Куда торопятся, словно умирают с голода, они сейчас свернут курам шеи и сожрут их. Все бездельники деревни уже собрались во дворе и ждут не дождутся, когда можно будет грабить. Затем, повернувшись к постели умирающей, она прошептала:

- Помирай, моя старушка, поторопись, чтобы и у нас было время перехватить чего-нибудь.

- По правде сказать, матушка Маламатения, - произнесла тетушка Ленио, поджимая губы, - они не ошиблись… «Если хочешь есть, стащи; если хочешь владеть, кради!» Этот совет дала моя покойная мать. Стоит ли читать поминальную молитву, чтобы получить горсть риса, немного сахару и какую-то кастрюльку? У госпожи не было ни родителей, ни детей, кто же будет есть кур и кроликов? Кто выпьет её вино? Кто унаследует всё: катушки, гребни и конфеты? Эх! Признаюсь тебе, мамаша Маламатения, да простит меня Господь, но я хочу взять всё, что смогу!

- Подожди, моя хорошая, ты слишком торопишься! - сказала мамаша Маламатения, схватив за руку свою подружку. - У меня, клянусь тебе, те же мысли вертятся в голове, только позволь ей сначала Богу душу отдать.

В это время умирающая нервно шарила рукой под своей подушкой. Незадолго до того, как совсем слечь, мадам Гортензия достала из сундука распятие из белой полированной кости и взяла его с собой в постель. Долгие годы она о нём не вспоминала, и оно лежало среди рваных комбинаций и старых велюровых платьев на самом дне сундука. Похоже, Христос был лекарством, которое принимают только в случае серьёзной болезни. Пока жизнь в радость пока едят, пьют и любят, его забывают.

Наконец она наощупь нашла распятие и прижала его к своей мокрой от пота груди.

- Мой маленький Иисус, мой дорогой маленький Иисус… - шептала она, страстно обнимая своего последнего любовника.

Попугай услышал её. Он почувствовал, что тон её голоса изменился, вспомнил прежние бессонные ночи и радостно закричал:

- Канаваро! Канаваро! - его охрипший голос походил на крик петуха, приветствующего солнце. На этот раз Зорба не пошевелился, чтобы остановить его.