Читать книгу "Гоголь в Москве - Нина Молева"

Что же касается состава экспонатов, он остался на том уровне, который был достигнут перед смертью Е. А. Хрущевой. Никаких существенных пополнений с тех пор не произошло. То, что министр культуры РСФСР в канун 175-летия со дня рождения Гоголя выразил пожелание ничего больше не менять в экспозиции мемориальных комнат, послужило поводом для очередного директора библиотеки М. П. Стацевич отказаться от предлагавшихся в дар мемориалу подлинных предметов из обстановки гоголевской семьи в Кибинцах. Дар был не просто отвергнут, но в такой форме, которая исключала всякую возможность дальнейшего контакта дарителей с мемориалом. В результате рабочий столик матери писателя, который она использовала также для гримирования, когда участвовала в любительских спектаклях (как о том подробно писала газета «Известия»), оказался в Музее-усадьбе Васильевка на Украине. Кстати сказать, судьба вещей из Кибинец заслуживает особого внимания и скорейшего вмешательства музейных работников.

Д. П. Трощинский – знаменитый екатерининский вельможа и дальний родственник матери Гоголя. Былой семинарист, сумевший обратить на себя внимание императрицы и стать ей полезным. Он не страдал избытком даже простой грамотности, но как никто другой умел приспосабливаться к новым обстоятельствам. Полагалось среди окружения Екатерины располагать хорошей библиотекой – собирал книги. Полагалось иметь собрание произведений искусства – вез в дом мрамор, бронзу, модную мебель, картины. С уходом в отставку перевез накопленное в родные Кибинцы и, не давая себе труда перестраивать старый деревянный дом, расположил в нем свои сокровища. Все по петербургскому образцу, все как в самых модных домах. Жил широко. Принимал всю округу. Одни приезжали с визитами, другие заживались по многу недель. Жилых флигелей хватало, прислуги тоже. Единственной обязанностью было присутствовать при обеденных выходах хозяина на образец царского двора. Выходил в парадной одежде. При всех орденах. Говорил скупо. Сидящих за столом не замечал. Зато на угощенья не скупился. На развлечения тоже. Родители Гоголя месяцами жили в отведенном им флигеле вместе со всеми детьми, родившимися и тут же рождавшимися. Молодые супруги были заняты в местном любительском театре. Без пьес, постановок, актерской игры Василия Афанасьевича столичная забава стала бы невозможной.

Со смертью Трощинского Кибинцы какое-то время продержались у его наследника-племянника, а в 1870-х годах пошли с молотка. Мебель давно вышла из моды. Книги разрознились. Вышивки выцвели и прохудились. Распродажей не заинтересовались родственники Гоголя, тем более не волновало его имя местных помещиков. Единственным претендентом на обстановку гоголевского флигеля оказался Никита Иванович Курбатов, начальник ближайшей к поместью станции Ромодань только что построенной железной дороги. До разорения он жил в Харькове. Теперь же, в новых материальных условиях, обремененный большой семьей, – для него участие в распродаже потребовало немалых усилий. Тем не менее ему удалось приобрести небольшой шкаф красного дерева с вставленной в дверцу большой ручной вышивкой, две шитых картины, которые предание связывало с рукодельными опытами самой Марии Ивановны Гоголь, – «Турчанка, играющая на лютне» и «Девушки, выбирающие невесте венок», дамский рабочий столик, овальный столик из тех, что ставились перед диванами, работы местного умельца и подделанный под красное дерево, стул. Из большого барского дома ему достался позолоченный гостиный гарнитур, кабинетный диван, стулья карельской березы, женский бюст работы французского скульптора Гудона, группа из двух бронзовых фигур французского мастера Томира и подписной мраморный бюст Екатерины II Ф. И. Шубина.

Вся эта обстановка оставалась в доме начальника станции сравнительно недолго. Две старших дочери Н. И. Курбатова, получив образование, ушли «в народ». Окончивший Московский университет сын Владимир также выбрал судьбу земского врача. Младшая дочь Маша сначала учительствовала в московском Рукавишниковском приюте, позже вышла замуж за московского художника, связанного с Московской конторой императорских театров, И. Е. Гринева. Его увлеченность стариной и определила, что доставшиеся Маше отцовские вещи перешли в их дом во 2-м Верхнекрасносельском переулке. В 1920-х годах в этой обстановке бывали многие из членов литературного общества «Перевал», с которым был связан зять М. Н. Гриневой-Курбатовой М. С. Белютин. Напечатанные в «Литературной России» воспоминания Лидии Ивановны Белютиной-Гриневой рассказывают и о том, как читал в Верхнекрасносельском переулке своего «Черного человека» Сергей Есенин. Отсюда вещи из Кибинец перешли к сыну Л. И. Белютиной художнику Э. М. Белюти-ну, и это он решает их судьбу.

Давно подарен в Музей-усадьбу «Кусково» золоченый гарнитур гостиной Д. П. Трощинского. В собрании Алма-атинского художественного музея можно увидеть скульптуру Гудона, Томира и превосходную портретную работу нашего Ф. И. Шубина. Передан в дар в Васильевку столик Марии Ивановны, мелкие предметы хранятся в витринах московских мемориальных комнат. Но владелец готов передать в дар Гоголевскому музею и все остальные вещи, именно в музей, которого у нас по-прежнему нет.

Второе рождение «гоголевских сред»

Сегодня даже среди москвичей о существовании этого дома в вишневом затишье старого сада, рядом с Арбатской площадью, думаю, знают далеко не все почитатели литературы. Последняя квартира Н. В. Гоголя в Москве не приобрела еще известности пушкинской квартиры на Мойке, лермонтовского домика в Пятигорске, чеховского в Ялте. Гоголевский мемориал (кстати, единственный в Российской Федерации) пока слишком молод. Но его первые шаги – это и ответ на вопрос об отношении наших современников к писателю, и новые формы работы с читателями, зрителями, и несколько необычайная для музейного дела перспектива «живого мемориала».

Последняя московская квартира Н.В. Гоголя

Литературные пенаты бывают разные. Усадьба, дом, квартира, подчас единственная комната. Иногда с сохранившейся обстановкой, вещами личного обихода, иногда с предметами, воспроизводящими некогда существовавший интерьер «по подобию» – изображениям, литературным описаниям, воспоминаниям. Степень и характер их подлинности неодинаковы. Но если соблюдено главное – точная соотнесенность с жизнью данного человека, – для нас они входят в категорию совершенно особого вида познания истории – познания «для себя», личностного.

Практика восстановления отдельных памятников, целых городов после Великой Отечественной войны многое изменила в оценках и представлениях даже историков. Спор о том, есть ли смысл в новых камнях, возводящих исчезнувшую стену, отошел в прошлое, как и спор о том, чем становятся выведенные по остаткам фундаментов стены построек средневекового Довмонтова города в Пскове – иллюстрацией к истории или возрожденным в какой-то мере ее существом. Несомненно, гораздо больше, чем иллюстрация. В них то ощущение образной подлинности, потребность в которой, усиленно развиваемая общением с кино– и телеэкраном, все острее дает о себе знать.

Растущий интерес к родной истории – в данном случае его можно определить как стремление к сопричастности. И где, как не в литературном мемориале образ писателя, выводимый каждым из нас по-своему из прочитанных произведений, фактов биографии, переписки, материализуется в общепонятных предметах повседневности, как бы зримо очеловечивается. Это всегда своего рода попытка разгадать чудо творчества в «шелухе будней», внутри одинакового для всех (но в чем-то, значит, и неповторимого!) быта.