Читать книгу "Кровь и честь - Андрей Ерпылев"

Настя как-то диковато глянула на него широко открытыми глазами, а потом отвернулась.

— Мама умерла, — каким-то безжизненным, механическим голосом произнесла она. — Еще в ту осень. Сразу после нашей…

Плечи ее вздрогнули, и Саша понял, что девушка плачет.

Шепотки за их спинами стали громче, и тогда он мягко, но непреклонно взял ее под локоть — Настя не сопротивлялась — и вывел на улицу…

* * *

— Австрийские врачи говорили, — Настя, доверчиво положив руку ему на рукав, шла рядом с Александром: слезы, которые он ощущал на руках, неловко промокая ее мокрые щеки своим платком в укромном углу сада, словно сломали меж ними стену, еще несколько минут назад казавшуюся несокрушимой твердыней, — что она совсем не мучилась. Болей почти не было, она просто таяла, как свеча… Чтобы в один прекрасный день растаять совсем… Ее нашли мертвой утром в постели, с улыбкой на губах. Мне кажется, что она была счастлива в тот миг, когда обрела покой. Я тоже хотела бы умереть вот так — с улыбкой…

— О чем ты говоришь, Настя? — пытался спорить он: намерение оставаться с ней на «вы» давно растаяло без следа. — Какая смерть?

— Обычная, Саша, — грустно улыбалась девушка. — Та, которая придет за каждым из нас в свое время… Маму похоронили там, в Австрии, — продолжала она. — Она столько времени провела в Карлсбаде, так полюбила этот красивый уголок, что папа не счел возможным разлучать ее с теми местами, где она хоть ненадолго была счастлива. Разбирая ее вещи, мы нашли столько акварелей, написанных ее рукой… Когда-нибудь я покажу тебе их.

— Я не знал, — пробормотал он, отвернувшись. — В то время я только начинал службу на новом месте…

— Я писала тебе, — кивнула Настя. — Но все письма возвращались назад нераспечатанными. И я поняла, что ты забыл меня. Это немудрено: новые друзья, война, опасности… Говорят, ты был ранен?

— Ерунда. Скорее контузия, чем ранение.

— Ты обманываешь меня, — еще одна грустная улыбка. — Разве за ерунду награждают орденами? Я не особенно разбираюсь в наградах, как и любая женщина, но все-таки знаю, что такой вот крест с мечами, как у тебя, — очень высокая награда.

— Ты преувеличиваешь, — смутился поручик и попытался сменить тему. — А что твой суженый?

— Кто? — искренне удивилась девушка.

— Барон Раушенбах. Вы, помнится, с ним должны были быть помолвлены в тот день… — Он чуть было не ляпнул: «Когда я чуть было не застрелился», но вовремя спохватился: — Когда я принял решение о переводе в армию.

— Помолвка не состоялась, — пожала плечиками Настя. — Да и не до того мне было. Нам с папой сообщили о смерти мамы за два дня до намеченного срока, мы в спешке вылетели в Прагу первым же рейсом… А по возвращении… В общем, у папы был с ним разговор один на один, и Раушенбах взял свое предложение руки и сердца обратно. — В словах девушки сквозила неприкрытая ирония. — Хотя это далось ему нелегко.

— И ты… — Сердце молодого человека билось часто и неровно, будто у бегуна, завершающего марафон.

— Я писала тебе. Папа даже пытался как-то связаться с тобой через военное министерство, но его тоже подвело здоровье. Сердечный приступ. Он уже в порядке, но врачи запрещают ему чрезмерные нагрузки, и он подал в отставку этой осенью. Сейчас он все время проводит в нашем имении, решил взяться наконец за хозяйство, уволил лентяя управляющего… У нас ведь по-прежнему дела не так хороши — мамина болезнь сильно подкосила финансы нашей семьи… Говорят, — она с улыбкой приблизила свое лицо к его лицу, хотя никто не мог их услышать здесь, в пустынной алее, и он замер, почувствовав ее дыхание на своей щеке, — им интересуются все окрестные вдовушки и мамаши девиц на выданье…

Она щебетала что-то беспечное, а он все никак не мог решиться и задать вопрос, волнующий его сейчас больше всего на свете. Наверное, шагнуть из укрытия под шквальный огонь и то было бы легче.

— Настя, — с огромным трудом выдавил он наконец, вожделея и одновременно страшась ответа. — Ты свободна сейчас?

«Да! — мечтал услышать он. — Да, я свободна, Саша! Я ждала тебя все это время, и теперь, когда между нами никого и ничего не стоит, давай начнем все сначала!..»

Ему даже казалось, что он уже слышит эти слова воочию, но…

— Нет, Саша, — спокойно, даже чересчур спокойно, ответила Настя, не отводя глаз. — Ты опоздал. Я помолвлена.

Мир, минуту назад казавшийся молодому человеку незыблемым и прекрасным, дал трещину и осыпался уродливыми обломками…

27

Кустистые брови старого, должно быть, еще отлично помнящего живым ветхозаветного Моисея, ювелира шевелились, как рыбьи плавники, высокий лоб мыслителя то морщился пустынным барханом, то младенчески разглаживался. Напряженная работа, идущая там, в глубине, была видна невооруженным взглядом. Если бы Александр не был сейчас занят серьезным делом, то непременно развеселился бы от комичных ужимок старца, изучающего в огромную лупу награду Ибрагим-Шаха.

— Да-а-а, это вещь… — оторвался наконец господин Гольдшмидт от созерцания драгоценности. — Нас, ювелиров, обычно считают записными жуликами и проходимцами, молодой человек… Мол, самый цимес для уважающего себя ювелира — обмануть простачка. Так вот слушайте, что я вам скажу, молодой человек. — Соломон Давыдович сдвинул на лоб часовую лупу на ремешке, которой пользовался совместно с обычной, и потер натруженную глазницу. — Так поступают вовсе не уважающие себя ювелиры. Соломон Гольдшмидт за всю свою жизнь — а прожил он долго, очень долго — никогда не обманывал ни покупателей, ни людей, желающих избавиться от надоевших им безделиц. Да-да! И не улыбайтесь!

— Я не улыбаюсь, — возразил Саша, которому действительно сейчас было не до улыбок.

— И даже не думайте! Соломон Гольдшмидт всю жизнь был честен и надеется таким же честным покинуть этот мир. Не так скоро, конечно, как многие ожидают.

Ювелир аккуратно спрятал лупу в обитый бархатом футляр — она сама по себе была антиквариатом — и отодвинул от себя коробочку с перстнем.

— Сколько вы хотите за это колечко, молодой человек? — надменно поинтересовался он.

— Назовите вашу цену, — ответил поручик.

Господин Гольдшмидт долго молча смотрел на него и наконец разжал губы.

— Ну, хорошо. Я бы дал… — старый еврей поднял водянистые глаза к потолку, пошевелил морщинистыми губами, будто читая видимые ему одному строки, и изрек: — Девятьсот тысяч рублей. — Взгляд его быстро опустился и беспокойно зашарил по лицу «продавца», ясно давая понять, что утверждения о кристальной честности — самореклама, не более того.

— Это хорошая цена, — кивнул Бежецкий. — Но вся закавыка в том, что деньги нужны мне сразу и без какой-либо волокиты, милейший.

— О, это невозможно! — всплеснул мосластыми руками ювелир. — Я должен заказать эту сумму в банке, заполнить массу бумаг… Кстати, по законам Российской империи, я должен сообщить, на какие цели мне требуется такая огромная сумма, — пытливо заглянул он в глаза безмятежному офицеру, стремясь прочесть в них что-то чрезвычайно ему важное.