Читать книгу "Чудо и чудовище - Наталья Резанова"

Посредине храма располагалась мощная мраморная плита – алтарь. За ней виднелась кованая решетка, сквозь которую на белый мрамор падал багровый отсвет. Приглядевшись, можно было увидеть, как пылает огонь в огромной печи, сложенной в виде быка. Когда в жертву приносили быков, кровью совершалось омовение и причащение, мясо делилось между жрецами и верными, рога шли на украшение храма, а прочее отправлялось в печь. Такова была обычная жертва. Но труп белого коня сжигался целиком. Однако прежде жеребец должен был пасть на алтарь под царским ножом, и по тому, как растекутся струи крови по камню, многое могли сказать о будущем жрецы и пророки.

Анаксарет, верховный служитель Кемоша, ждал у алтаря. Он был высок, силен, светловолос, черты крупного лица вялы, веки и углы рта опущены. Один из младших жрецов подступил к нему, держа на вытянутых руках золотой щит, на котором, как в чаше, лежал кривой жертвенный нож. Он был из черного камня – и лезвие, и рукоять. Говорили, что этому ножу сотни и сотни лет, что предки нынешних царей отправляли им посланцев к богу еще по ту сторону моря, и тогда этими посланцами были не только кони… Каменное лезвие ножа было острее лезвия из лучшей бронзы.

Ксуф двинулся к алтарю. Его не сопровождало пение. Воинские барабаны и трубы – вот что пристало приношению богу воинов. И они возгремели, заглушая удары копыт о каменные плиты. Два молодых конюха вели коня вслед за Ксуфом. Остальные выстроились в две шеренги, не двигаясь с места.

Ксуф, все так же бормоча невнятицу, приблизился к белокаменной преграде, и чуть не споткнулся об нее. Но устоял. Моргая, повернулся к Анаксарету. Грохот барабанов усилился, и конь заржал, откинув голову и разметав роскошную гриву. Анаксарет взял со щита нож и протянул царю. Конюхи отступили. Теперь очередь была за царем, он должен был перехватить поводья и заколоть жертву. Но Ксуф почему-то медлил, вертя нож в руке. Жрецы взирали на него с недоумением. Да, точно, он вертел нож, внимательно разглядывая, как играют отблески огня на полированном черном лезвии. А потом засмеялся – тонким, визгливым смехом счастливого идиота. Трубы завопили. И одновременно захрипел Ксуф, вскинув руки и роняя нож, и взлетел на дыбы конь, зависая копытами над головой царя. Все произошло так быстро, что никто не сумел сказать, упал Ксуф до того, как жеребец ударил его, или после. Но что ударил, это видеть мог всякий. И уже когда царь лежал на каменном полу, конь, мечась у алтаря, наступил Ксуфу на лицо.

Все оцепенели. И первым, кто очнулся, был Анаксарет, несмотря на присущие ему вялость и медлительность. Оттолкнув служку, он бросился вперед, перехватил с пола нож и повис на поводьях всей своей тяжестью. Он уже готов был полоснуть коня по горлу, когда Булис завопил:

– Никто не имеет права… кроме царя!

Но царь лежал недвижно. И Анаксарет видел, что ему не подняться. Если бы жрец совершил царское жертвоприношение, это означало, что он посягает на царскую власть. Чего Анаксарету было вовсе не надобно. Он выпустил повод, и конь, которому крик Булиса словно придал сил, устремился назад, к выходу.

Он мчался в полумраке, подобный белому призраку, и никто не пытался остановить его. Крик Булиса все еще звенел в ушах каждого из собравшихся. Конь вылетел на площадь, пересек ее в мгновенье ока, и затерялся на узких улицах. Никто не знал, что с ним впоследствии стало. Позже говорили, что белый конь был послан Кемош-Лараном, который разгневался на Ксуфа за то, что он уподобил себя богу. Не было в Ксуфе духа Шлемоносца, а царь утверждал обратное. И священный конь Кемош-Ларана убил его, а затем возвратился к небесному хозяину.

Трудно было не поверить в это. Копыто, раздробившее лицевые кости Ксуфа, служило неизгладимой печатью Шлемоносца. Люди, побывавшие во многих боях и видевшие множество ран, содрогались, глядя на эту. Но Ксуфу было уже все равно.

Тело царя завернули в плащ, возложили на колесницу и отправили во дворец. Но злые вести бежали впереди печальной процессии, что еще час назад была праздничной. Рамессу, встретивший колесницу у ворот, знал обо всем.

Покуда управитель отдавал необходимые распоряжения, покуда слуги переносили труп во дворец, придворные и знатные воины, сопровождавшие Ксуфа, как-то очень быстро покинули цитадель. А некоторые вообще не вернулись из города. Рамессу, который не мог не заметить этого, распорядился запереть ворота и выставить двойную охрану. Он был напуган. Жизнь научила его сохранять невозмутимость при любых обстоятельствах, но сейчас его руки тряслись, и он прятал их в широких рукавах.

Управитель не сомневался, что служанки успели рассказать царице о случившемся. Однако порядок требовал, чтобы он сообщил ей об этом сам. И Рамессу направился на женскую половину.

То, что предстало глазам евнуха, подтвердило его предположения. Все светильники, кроме одного, в покоях Даллы были погашены. Уже наступил вечер, и среди ковров и расписных колонн царил полумрак. Если рабыни были где-то здесь, то они жались по стенам, невидимые для глаза. Сама Далла, завернувшись в длинное темное покрывало, сидела на полу, уронив голову на колени. Таков был благопристойный обычай выражения скорби.

– Госпожа, я вижу, ты знаешь о постигшей тебя утрате, – начал Рамессу. – Я распорядился запереть ворота…

Далла подняла голову, и Рамессу увидел, что она не плачет.

– Отправь гонца к Криосу, – сказала она. – Пусть немедленно возвращается.

Мгновение они смотрели в глаза друг другу, Рамессу впервые за все годы – с уважением. А в глазах царицы он читал совершенное понимание. Они боялись одного и того же.

– Я отправлю трех гонцов, – отозвался Рамессу. – На всякий случай.

Более ста лет власть в Зимране переходила от отца к сыну. И если в стране случались войны и мятежи, то всегда был царь, который мог возглавить армию с мечом в руках.

Ксуф оставил после себя сына, но тот не то, что меч поднимать – ходить еще не научился. В Нире еще до прихода завоевателей была поговорка: "Малолетний правитель – бедствие для страны", ибо при таком правителе всегда находились желающие захватить власть. То, что зимранские аристократы покинули дворец, свидетельствовало, что среди них есть такие, кто подумывает о подобной возможности для себя. К счастью, между ними не было согласия, иначе они захватили бы цитадель, не мешкая. Пока что они упустили наиболее удобный момент. У царской цитадели были мощные стены и гарнизон, достаточные для многомесячной защиты, но и Далла, и Рамессу понимали: солдаты не будут долго подчиняться приказам, отдаваемым женщиной и евнухом от имени младенца. Такова их природа. Воинами может командовать только воин. И если Криос откажется вернуться, надежды на спасение будет мало.

Поэтому Далла не могла радоваться смерти Ксуфа, которой ждала, как праздника избавления. Она не могла даже оценить, как удачно сложились обстоятельства, исключавшие самую возможность подозрений, будто причиной смерти Ксуфа могло быть что-то иное, кроме божественного гнева.

Ей было слишком страшно. Правда, страх сослужил Далле хорошую службу. Он сделал Рамессу, в котором она всегда видела врага, ее сообщником. Из-за страха, охватившего обитателей дворца, не нужно было притворяться, что она скорбит, и рыдать, и плакать, Достаточно было соблюдать приличия.