Читать книгу "Игры для мужчин среднего возраста - Иосиф Гольман"

— А-а, плевать! Еще напишу.

Да, Ефим Береславский так бы не смог. Еще — не напишет.

Хотя, если честно, и с поезда бы не спрыгнул. Ногу можно сломать. Да и лениво слезать с полки.

Впрочем, об этом социологическому профессору Птицыну — после такого количества портвейна — лучше вообще не рассказывать.

— Ну давай своего Васильева, — благодушно махнул рукой Рыжий. — Помнишь, ты про тройку читал?

Еще бы не помнить! Васильев пишет стихи не как поэт. Он каждый раз буквально вселяется в то, что пишет, наполняя строки дьявольской энергией и мощью!

Надо же было так сказать — «И коренник, как баня, дышит»! Все стихотворение Ефим не помнил, поэтому прочел то, что осталось в памяти:

…Стальными блещет каблуками

И белозубый скалит рот,

И харя с красными белками,

Цыганская, от злобы ржет.

В его глазах костры косые,

В нем зверья стать и зверья прыть,

К такому можно пол-России

Тачанкой гиблой прицепить!

— А про его девчонку? — теперь уже сам просил Птицын. — Помнишь, где — «как отнять волчат у волчицы»?

— Помню только начало, — честно признался Ефим.

Но и начало вполне даже впечатляло:

Слава богу,

Я пока собственность имею:

Квартиру, ботинки,

Горсть табака.

Я пока владею

Рукою твоею,

Любовью твоей

Владею пока.

И пускай попробует

Покуситься

На тебя

Мой недруг, друг

Иль сосед, —

Легче ему выкрасть

Волчат у волчицы,

Чем тебя у меня,

Мой свет, мой свет!..

— А до конца ты чего-нибудь помнишь? — снова начал злиться Птицын. — Неужели трудно выучить то, что греет?

— Пошли наверх, у меня в номере в ноутбуке есть, — предложил Ефим.

— Давай, — тяжело поднялся Птицын, прихватывая бутылку. Но, рассмотрев внимательнее, поставил пустую емкость обратно на стол — 0,75 литра живительной жидкости уже плескалось в объемистых чревах обоих ученых мужей.

— Нужны слушатели, — сказал Птицын. — Не может быть поэзия без слушателей.

— Где мы их возьмем? — усомнился Береславский. Что-то подсказывало ему, что с этим будет непросто.

— Где хочешь ищи, — заявил Рыжий. — Я намерен сегодня читать стихи. В конце концов, ты здесь командор. Не будет аудитории — обижусь.

Ефим задумался. Меньше всего ему хотелось обидеть добрейшего Птицына. Этот человек-энциклопедия тепло относился буквально ко всем вокруг. И даже когда не встречал взаимности, своего отношения к миру не менял.

Так что он заслуживал зрителей, если вдруг сильно захотел что-то сказать людям.

Птицын взял у Ефима ключ и поднялся наверх, в номер Береславского, а Ефим вышел на улицу искать публику. Машины стояли на охраняемой стоянке, но ни механика Саши, ни Женьки-фотографа, ни водителей около них не оказалось. А жаль — эти парни не отказали бы в его маленькой просьбе.

Положение становилось безвыходным.

«А пойду-ка я куплю водки», — вдруг решил Береславский. В конце концов, водка, легшая на портвейн, способна замаскировать отсутствие народа.

Он пошел обратно в гостиничное кафе.

Там все было по-прежнему: недобрая тетка за стойкой в белом переднике и в белом же колпаке и три маленьких столика, прикрытых серыми несвежими скатертями. И стол был занят опять только один. Но на этот раз за ним сидели четыре девчонки.

Не надо было спрашивать профессию: о ней говорили суперкороткие юбчонки, черные дырчатые колготки и декольте чуть не до пупков. Пупки, кстати, тоже имелись в наличии, все четыре: два с пирсингом, два — традиционных, без дополнительных навесок и приспособлений.

«А почему бы и нет?» — подумал Ефим. Он всегда к ним неплохо относился, хотя услуг ни разу не покупал.

А что плохо относиться? Если дама сама сделала свой выбор, без насилия и принуждения, то кто может ей запретить распорядиться собственным телом? И насколько в мире увеличится количество сексуальных маньяков, если бы такой запрет каким-то чудом все-таки был осуществлен?

Вслух он спросил:

— Девчонки, вы стихи любите?

Девчонки смущенно хихикнули.

— Любите или нет? — Ефиму нужна была правда, и только правда.

— Смотря какие, — наконец сказала одна, симпатичная полногрудая шатенка. Лет ей было под тридцать, остальные — значительно моложе, хотя, по оценке Береславского, давно перешагнувшие «криминальные» восемнадцать.

— Так какие любите? — допытывался профессор. — Может, прочтете?

— Не про любовь, — усмехнулась девица и почему-то поднатянула пониже к коленкам куцую юбчонку.

«Правильно», — подумал Ефим. Выглядывающие между несдвинутых ног розовые трусики его, безусловно, отвлекали.

— Давайте не про любовь, — согласился он.

— Борис Пастернак, — сказала шатенка голосом диктора Левитана. — «К Пильняку».

Иль я не знаю, что, в потемки тычась,

Вовек не вышла б к свету темнота,

И я — урод, и счастье сотен тысяч

Не ближе мне пустого счастья ста?

И разве я не мерюсь пятилеткой,

Не падаю, не подымаюсь с ней?

Но как мне быть с моей грудною клеткой

И с тем, что всякой косности косней?

Напрасно в дни великого совета,

Где высшей страсти отданы места,

Оставлена вакансия поэта:

Она опасна, если не пуста.

— Блеск! — абсолютно искренне восхитился Береславский. — А почему Пастернак?

— Потому что нравится, — не слишком пространно ответила дама.

— А почему «К Пильняку»? — докапывался рекламный профессор, сам ценивший этого не слишком популярного сегодня, тоже в свое время расстрелянного — ну не любит наша Родина внутренне свободных людей! — автора.

— Я по нему диссертацию писала, — неохотно ответила женщина.

«Видно, недописала», — подумал Ефим и сказал:

— Вы — то, что мне нужно.

— Полторы тысячи рублей за час, десять — за ночь, — расставила точки над i дама.

— Не вопрос, — согласился Береславский. — Плюс три тысячи, если будете читать стихи.

— Не вопрос, — согласилась шатенка.

— А я тоже стихи знаю, — выпалила вторая, худенькая чернявая девчонка с миндалевидными глазами и маленькой грудью. Она явно умственно напряглась и выдала:

Мой веселый звонкий мяч,